Лебединая песнь

– Что вы, Нина Александровна! Я и слушать таких речей не хочу. Я довольно милостей видел от покойного барина Александра Спиридоновича. Ввек не забуду, как задарили они нас с Аннушкой на нашей свадьбе и посаженным отцом ейным соизволили стать -этакую честь оказали. Хоть тому уже скоро тридцать лет, да ведь для благодарности нет срока. Всегда у меня мой барин перед глазами, как они в своей чесунчовой толстовке, с бородкой, с тросточкой по аллее идут, а за ними ихний таксик Букашка плетется. А коли завидят Александр Спиридонович окурок брошенный или бумажку конфетную, сейчас концом тросточки в песок зароют – не выносили они ничего такого в своем саду. Коли норка кротовая али сухой лист на дорожке – это пускай, это ничего, лишь бы не след человеческого присутствия, так и втолковывали они и садовнику, и мне. Поди, Мика уж и не помнит отца-то? Теперь, когда оба вы сиротинушками остались, сам Бог велит мне о вас позаботиться. Не кручиньтесь, барыня, Бог милостив. Минует чаша сия, как в церкви читают. Вы вот, барыня, в церкву ходить не желаете, а теперь дни такие подходят – страстная седмица…

– Я на Бога обижена, Егор Власович. Стоя у гроба отца, я сказала себе, что никогда больше не пойду к Причастию.

– Напрасно, барыня! Ох, напрасно! Великое это утешение -церковь Божия. Как войдешь в храм – ровно душ принял, только душ не для тела, а для духа нашего. Ну, я пошел, барыня. Отдыхайте покамест.

И дверь за стариком затворилась.

Нина сидела не шевелясь. «Как близко! Рядом ходят! Протянули свои щупальца! Эта версия с молочным братом не слишком удачна… Я изобрела ее для жакта, чтобы мотивировать прописку… Я думала она останется незафиксированной, а теперь… Теперь придется держаться именно ее, если начнут трепать по допросам. Ну, покой мой, видно, надолго потерян!»

Она решила поговорить с Олегом, предупредить его, но до концерта оставалось слишком мало времени. Вечером она вернулась поздно и, проходя мимо комнаты Олега и Мики, увидела, что свет у них уже погашен. «Не буду будить», – подумала она.

Утром, во время чая, оба торопились на работу, к тому же в комнате был Мика, и она отложила разговор до вечера. Вернувшись из Капеллы, она собралась с духом и пошла к Олегу. Он был в шинели с фуражкой в руках. Ей бросилось в глаза новое, оживленное, почти счастливое выражение его лица.

– До свиданья, Нина, я – к Бологовским. – С огоньком в глазах, с улыбкой он показался ей юношей – так изменилось его лицо!

Сердце Нины болезненно сжалось: в течение уже десяти лет у него не было ни одной радостной минуты, и вот теперь она должны прикосновением змеиного жала омрачить эту радость, это оживление. «Потом, попозже! За два часа ничего не изменится!»

Библиотека Надежды Спиридоновны принадлежала, в сущности, отцу Нины, старая дева перевезла ее во время гражданской войны из опустевшей квартиры к себе и этим спасла от расхищения. Вследствие этого Надежда Спиридоновна считала библиотеку своей собственностью и без всякого угрызения совести запрещала Мике притрагиваться к книгам его отца. Для Нины и Олега она делала исключение. Книги уже не помещались в шкафы, стоящие в гостиной, и частично были расположены на полках в коридоре.

Вернувшись в этот вечер домой, Олег остановился перед одной из полок, чтобы выбрать себе книгу на ночь. Он стоял около самой двери в кухню и услышал слова, произнесенные голосом Вячеслава:

– А ты зачем на Казаринова наплела? С досады, что ль, что в свою постель его затащить не удалось? Сводить свои счеты этаким образом слишком уж несознательно.

Олег невольно замер на месте.

– А ты почем знаешь, что я говорила? – сказал голос Катюши.

– Как почем знаю? Следователь мне весь разговор про балерин привел от слова до слова. Только ты да я, да он тут были – кто ж кроме тебя?

– Почему ж «наплела»? Я одну правду сказала.

– Правду! Порасписала: столбовой дворянин и офицер, и в родстве с Ниной Александровной, а ведь ничего ты про это не знаешь. Ну, а следователь, конечно, ко мне как с ножом к горлу: что да что вы о нем знаете? Ничего, говорю, не знаю. А вот другие же в вашей квартире знают? И прочел: «Казаринов держит себя не по-советски, постоянно нападает на наши порядки, все повадки изобличают в нем бывшего гвардейца. С гражданкой Дашковой – бывшей княгиней – он явно в родстве…» Вон сколько понаписала! А я что должен делать? За тобой повторять или прослыть за укрывателя классового врага? Нет, я свою правду выложил. Коли это показание Катерины Фоминичны Бычковой, говорю, – грош ему цена, она за этим Казариновым гонялась, да успеха не имела, вот и отплатила ему по-своему, по-бабьи. Учтите, товарищ следователь. Получила? Другой раз осторожней показывай. Следователь руку мне пожал, отпуская.