Лебединая песня

Из-за этих-то ночных визитов Карлу стоило большого труда хранить на своем посмуглевшем, навсегда лишившемся как аристократической бледности, так и веснушек лице выражение полной невозмутимости, подобающее мужчине, – в то время как ему хотелось петь, смеяться или, по меньшей мере, улыбаться во весь рот. Да, невозмутимое выражение, одобрительно отмеченное тестем, было всего лишь данью уважения к обычаям его народа, такой же данью вежливости, как и совместная охота, и участие в мрачноватых и неудобопонятных индейских празднествах, когда мужчины, одетые в старинные одежды, с раскрашенными лицами, прыгают вокруг ритуального костра с томагавками в руках и вопят.

Он не был членом племени, и от него не требовали, чтобы он тоже прыгал и вопил, но он должен был сидеть в общем кругу и демонстрировать всем крепость своих нервов, когда томагавки начинали рассекать воздух всего в нескольких сантиметрах от его лица.

Еще настоящему мужчине полагалось курить – и не какие-нибудь там сигареты с фильтром, а крепчайший местный табак. Карл, по причине слабых легких, никогда не курил, ему это было вредно, он и теперь, поправившись и окрепнув, не стал бы этого делать, но тесть подарил ему трубку, очень хорошую, отделанную серебром, и было бы верхом бестактности сразу же, при нем, не опробовать подарок. Тут тоже пришлось приложить немало усилий, чтобы тесть не заметил, что удовольствия от этого процесса он, Карл, получает еще меньше, чем от стрельбы по живым мишеням...

Карл, усмехнувшись, вспомнил, как сильно его тогда мутило – к счастью, уже после отъезда тестя. В следующий раз было легче, а потом он и вовсе освоился, но все равно предпочитал лишь делать вид, что затягивается – из той же вежливости и потому, что не испытывал к этому занятию ни малейшей охоты; мало, что ли, в жизни других вещей, которые действительно доставляют радость и удовольствие?

Но тестя он тогда все-таки провел. И вот теперь старик, отправив его на три дня в горы, не велел брать с собой трубку, желая, очевидно, поставить его в максимально жесткие условия и лишить всех атрибутов комфорта.

Карл усмехнулся снова и посмотрел на солнце – скоро полдень. Несколько съедобных корней, которые он отыскал и вырыл ножом у нижних ступеней пирамиды, и вода из ручья – вот и все, что было за последние сутки.

А между тем козы, обманутые его неподвижностью, поднялись выше и паслись теперь на срединной, самой широкой ступени пирамиды, густо заросшей шалфеем, тимьяном и другими ароматными травами, с которыми особенно хороша молодая, жаренная на углях козлятина.

Он вздохнул, поднял карабин и прицелился.

* * *

– О, как мне хотелось бы все это увидеть, – мечтательно, почти напевно произнесла разрумянившаяся Аделаида, – река Колорадо, пирамиды, индейцы... А хищные звери там, в горах, были? Ты на них охотился?

Красное вино, крианца,не очень понравилось Аделаиде – у него был слишком сухой, насыщенно-терпкий, даже жесткий вкус; а вот белое, золотисто-легкое, поданное к креветкам и рыбе, альбариньо,оказалось очень нежным, с нотками дыни и абрикоса, и Аделаида, незаметно для себя, осушила подряд несколько бокалов.

Виноват в этом, конечно же, он со своим рассказом, заставившим ее забыть о всегдашней осторожности в обращении со спиртными напитками; виновата и вся обстановка этой пиратской таверны, располагающая к подобной забывчивости – огни мягко мерцают в специально закопченных стеклах, вышколенные официанты в алых кушаках движутся совершенно бесшумно, и столики расположены так, что посетители могут свободно и без помех обсуждать свои интимные дела.

– Может, и были, – ответил Карл, помолчав, – но я не видел ни одного. Они, знаешь ли, умнее коз и не особенно стремятся попасть на глаза человеку.

Этот трезво-успокаивающий ответ не совсем устроил Аделаиду. Ей бы хотелось послушать про что-нибудь героическое и, возможно даже, кровавое – ведь про драку с кузенами он не сказал ей ни слова. А между тем ему было бы о чем рассказать – тому свидетельством и недавние ссадины на его руках, и синяки, которые она смазывала целебной мазью несколько часов назад, и кое-какие старые шрамы на его теле, попутно замеченные ею.

Шрамы эти говорили о том, что и в молодости он не был таким уж рассудительным, трезвомыслящим, избегающим неприятностей человеком, каким пытается казаться сейчас. Он даже и вина почти не пьет – а почему? Машины-то больше нету... А вино такое вкусное... пожалуй, еще глоточек.

– Все равно же, – убедительно говорила Аделаида своим глубоким, музыкальным от выпитого голосом, – ехать нам отсюда на такси.

Вместо ответа Карл подозвал официанта и заказал для Аделаиды десерт – фрукты в винном желе и мороженое; себе же, по своему обыкновению, взял черный кофе без сахара.

– У вас хорошая полиция, – сообщил он Аделаиде, а когда та выразила сомнение, добавил: – Можешь мне поверить. Я сам одно время был полицейским.

Аделаида уронила на скатерть ложечку с мороженым.

* * *

Когда Карл, гордый и довольный собой, на закате третьего дня вернулся в дом своего тестя, тот вместо приветствия сказал: