Лебединая песня ГКЧП

После пленума проводился съезд журналистов. Я, делегат этого съезда, был потрясен, когда с первого же дня, с первых минут съезда при утверждении повестки дня ряд делегатов и гостей съезда, прорывавшихся к микрофонам, поставили вопрос об ответственности Кравченко за преследование журналистов, за введение политической цензуры, за закрытие разного рода смелых передач. Какая-то часть делегатов с мест выступила против попытки поломать основную повестку дня съезда: отчет, разработка нового устава, на какой основе — федеральной или конфедеративной — строить работу в новых условиях. В общем, вопросы были наболевшие. Как и в телевизионном деле, мы столкнулись с новой политической ситуацией в стране: многие республики заявили о полной независимости, суверенитете, а значит, уже невозможно было иметь журналистскую организацию, которая управлялась бы из единого центра.

Конечно, вопрос о Кравченко не был главным. Но предпринята была попытка навязать его как главный и учинить скандал на съезде. Однако в ходе дискуссии так и не решили, включать или не включать вопрос о Кравченко в основную повестку дня. Условились вернуться к этому потом, к концу работы съезда. Что скрывать, я очень переживал, понимая, что съезд, если удастся определенной группе людей навязать ему свою позицию, может принять драматические для меня решения. Я тогда много размышлял, как жить, как быть дальше. Внутренне был готов к тому, что в случае острой драматической развязки я просто обязан буду подать президенту прошение об отставке. Потому что если съезд не доверяет мне, то как я могу подводить президента? И он не вправе, если по большому счету судить, при таком раскладе насильно, не считаясь с общественным мнением и волей съезда журналистов, дальше держать Кравченко на посту председателя Всесоюзной государственной телерадиовещательной компании.

И вот наступил самый драматический для меня момент на съезде, когда все-таки небольшой группе людей, которые занимали ключевые позиции в секретариате и президиуме съезда, удалось навязать вопрос о Кравченко. И как-то так незаметно произошло, что дискуссия развернулась.

Председательствующий Павел Гусев, руководитель журналистской организации Москвы, сказал, что его отношение ко мне известно, поэтому он не хотел бы председательствовать при рассмотрении этого вопроса, и свое председательское место уступил представителю средств массовой информации Грузии. Не могу ничего дурного сказать об этом человеке, я даже фамилию не хочу его называть. Но очень скоро мне стало ясно, что есть определенный сценарий рассмотрения вопроса обо мне и он неукоснительно будет проводиться в жизнь. Один за другим выступают первые пять ораторов. Все критикуют меня. Основной мотив выступлений — Кравченко установил цензуру передач и «прессингует кадры».

Я переместился в первый ряд в ожидании того, что мне дадут слово. Если я нарушал какие-то права журналистов, кого-то уволил, кого-то переместил, какие-то передачи перестали существовать, то я должен либо это признать, либо аргументированно опровергнуть.

…И вот уже на трибуне шестой оратор, но он выступает в мою защиту. Это Виктор Новиков, член президиума, руководитель российской журналистской организации. Потом из зала раздалось несколько реплик, очень жестких. Помнится, представители Узбекистана, Украины, еще нескольких республик сделали замечание, что съезд не вправе учинять суд над делегатом, народным депутатом СССР. Рассмотрение сути претензий, как минимум, нужно поручить и доверить журналистской организации, есть ведь комиссия по этике СЖ СССР, которая вправе заняться этим вопросом. Но так вершить суд не годится.

Помнится, дошло даже до того, что один из делегатов, выступавших от микрофона, заявил решительный протест и сказал, что делегация Узбекистана в случае продолжения этого судилища покинет съезд. Зал с некоторым юмором воспринял последующие его слова: «И не только Узбекистана, но и Казахстана, и Таджикистана, и других среднеазиатских республик, и Азербайджана, и Украины». Здесь уже смех был в зале, потому что он с большим темпераментом излагал свой протест. В этот момент я почувствовал, что действительно больше нельзя мириться с тем, как вершится неправедное дело.

И тогда я не выдержал и пошел на сцену. Я подошел к председательствующему, который в этот момент стоял у микрофона, встал с ним рядом и сказал: «Я имею право на слово? Меня съезд может выслушать сегодня? Ведь слушается вопрос обо мне. Я ответчик. Столько ораторов выступало, но никто не спрашивает моего мнения. Это что, демократично?» Он растерялся, не ожидал от меня такой прыти. Сказал: «Минуточку, минуточку». И обратился в зал: «Ну что, дадим слово?» Зал сказал: «Дадим». Я пошел на трибуну. Трудно теперь точно вспомнить, сколько я говорил, но что-то около часа. Все регламенты были нарушены. Я видел зал, лица людей, настороженно на меня смотревших, размышлявших по поводу того, где правда, где ложь. Многие просто не имели позиции, сбитые с толку.