Лебединая песня мамонта

– И правильно, – заметил сын, стащив со сковородки оладушек. – Я сам недавно видел, как пацан налетел на эту железяку и кожу насквозь пропорол.

– Так сильно поранился? – ужаснулась я.

– Не свою кожу. – Потомок невозмутимо почавкал. – Кроссовкину. Или надо говорить – кроссовочью?

– Кожу кроссовки. – Я хлопнула нахаленка по руке, вновь потянувшейся к сковородке. – Сядь за стол и жди, сейчас все будет!

– Мне некогда, я уже убегаю. – Сын засновал по кухне, самостоятельно обеспечивая себя кормами: запихнулся печеньем, запил его минералкой, рассовал по карманам конфеты.

– Стой! – Я ухватила его за рубашку.

Мне вдруг пришло в голову, что резвая мо`лодежь живет совсем иначе, чем солидные взрослые. Они легки на подъем, проще знакомятся и быстро заводят отношения, особенно с другими юными людьми. А моему сыну двадцать один, он почти ровесник Олега, и квартиры наши в одном подъезде…

– Ты, случайно, не знаком с Олегом из восемьсот тринадцатой квартиры? – спросила я потомка.

– Не-а. – Он вырвался и умчался в прихожую.

И уже оттуда, шнуруя кроссы, сообщил:

– Я случайно знаком только с Виктором, тоже с восьмого.

– Правда? – Я обрадовалась, разом стряхнула со сковородки на блюдо готовые оладьи и вышла с ними в прихожую. – Про Виктора мне тоже интересно. Что ты знаешь о нем?

– Да почти ничего, пару раз в лифте встречались. – Сын задержался, чтобы похватать оладьи. – Как‑то раз он ехал с книжкой, я спросил, что читает, оказалось – что‑то заумное. Я сказал: «Николай», он ответил: «Виктор», мы пожали руки и, собственно, все.

– В смысле, больше ты его не видел?

– Почему не видел? Видел. – Сын запрягся в рюкзак и подпрыгнул, проверяя качество укладки. – На днях я выходил из подъезда, а он как раз отъезжал на своей машине. Дождался, пока к нему сядет голубой приятель, – и отъехал. Все, я пошел!

Он шагнул к двери, но я снова его удержала:

– Что еще за голубой приятель? Виктор разве из этих, которых нельзя называть?

– О чем ты? – Сын озадаченно моргнул, потом понял и захихикал: – Нет, мам, тот его приятель просто был в голубом. Джинсы, рубашка, кроссовки, даже бейсболка – все в один цвет, такой нарядный, прям джентльмен, смотреть противно. Ну же, отпусти меня!

Он щелкнул замком, толкнул дверь и убежал.

Я прошла в комнату за оставленным на тумбочке у кровати мобильным, позвонила ему и спросила:

– А когда это было?

– Что? – Сын уже забыл, о чем мы говорили.

Оно и понятно: в трубке фоном звенел девичий смех, сын явно не зря торопился – его ждали.

– Когда именно в машину Виктора садился джентльмен в голубом?

– А я помню? Мам, какая разница… Кажется, в четверг. Мы с Анькой как раз… Да, точно, утром в четверг.

Анька, значит. Ну ладно. Не голубой приятель, уже хорошо.

Я вернула на тумбочку телефон, взяла оставленное там блюдо, прошла с ним в кухню. Муж, сидящий за пустым столом, посмотрел на меня жалобным взглядом котика из «Шрека».

– Ой, прости, сейчас нажарю еще оладий, – спохватилась я.

И на время приготовления и поедания пищи забыла о расследовании.

После завтрака я села работать, потому что новый детектив сам себя не напишет. И так увлеклась другой историей, никак не связанной с нашим Олегом, что не обратила внимания на сердитое гудение мобильного, переведенного в режим вибрации – чтобы не мешал творческому процессу.

– Телефон звонит, – подсказал муж, тоже ловко колотя пальцами по клавиатуре.

– Телефон не может не звонить, – пробормотала я, не открывая взгляд от монитора.

Колян понял, что из объятий музы меня так просто не вырвет, и сам схватил мой мобильный:

– Слушаю!

– И повинуюсь, – пробормотала я.

Муж захохотал и поместил руку с телефоном передо мной, закрыв строчки текста на мониторе. Я очнулась, взяла аппарат и тоже сказала:

– Слушаю!

– Но никогда не повинуюсь, – ехидно заметил Колян и вернулся к работе.

– Доброе утро, – произнес тетин голос в трубке.

Тон был, как у ослика Иа: печально-кроткий, но с язвительной ноткой плохо скрытого упрека. Поэтому я прямо спросила:

– А что не так?

– Елена, где твои манеры? – посетовала тетушка. – Ты должна была ответить, что утро доброе, а я бы тогда сказала: «Да, но не для всех. К некоторым из нас планида нынче жестока…»

– А давай сразу о тех, к кому сегодня жестока планида? У меня завал с работой.

– Приходила Марфинька. – Тетушка сменила голос обиженного ослика на свой нормальный. Резоны понимает: всю жизнь была ответственным работником. – Она страдает…

Я не удержалась и фыркнула. Марфинька – актриса, и не из худших. Она всегда найдет повод мастерски изобразить сильные чувства.

Помню я, как она страдала, когда мы коллегиально выбрали к пасте соус болоньезе, а не ее любимый бешамель. Были и вздохи, и стоны, и заламывание рук, и одинокая хрустальная слезинка на трясущейся щечке…

Но старость заслуживает уважения, поэтому я спросила:

– И по какому же поводу Марфа Ивановна страдает?

– Мы произвели разбор домашнего задания в ее отсутствие, а она ведь тоже подготовилась, проанализировала фотографии из квартиры Олега.

– И? – Мне стало интересно.