Лебединая песня мамонта

– Спасибо, что не дала мне озвучить ошибочную версию, – с хрустом сминая бумажные стаканы, проворчала подруга.

– Я не была уверена, что она ошибочная, пока не пришел Чайковский с гальками, – призналась я.

– Не элементарно это было, да, Холмс? – Уяснив, что я не претендую на лавры, Ирка повеселела.

– Далеко не элементарно, Ватсон. Но мы справились!

– Как всегда, Холмс! Как всегда!

Эпилог

Грузовик влетел в село на полной скорости, не шокировав этим, впрочем, никого, кроме вольно гуляющих кур. Мимо распахнутой калитки машина прокатилась, уже притормаживая, и я успела увидеть во дворе пару больших брезентовых палаток, а за ними – бревенчатый дом.

– Ну вот и прибыли! – улыбнулся мне дочерна загорелый водитель-студент. – Вы идите, идите, чемоданчик ваш я занесу, мне одним больше, одним меньше – без разницы, все одно до вечера разгружаться. Геннадий Леонидович снова столько всего заказал…

– Большое спасибо, – сказала я и поспешила выбраться из кабины грузовика, устав слушать восторженные отзывы о Геннадии Леонидовиче и рассказы о его успехах. Хотя, конечно же, Бордовский молодец: всего за две недели отыскал новый проход в свои любимые пещеры и уже успел сделать несколько сенсационных находок.

– Ура, приехала! – Из калитки вырвался самум, налетел на меня жарким вихрем, завертел до головокружения.

– Не тряси, меня и так укачало! – взмолилась я.

– Водички? – Ирка мигом замерла, и я смогла ее рассмотреть.

Подруга загорела, чуть похудела и – я чутко потянула носом – пахла свежей выпечкой и спелыми ягодами.

– Голодная? На! – Ирка сунула мне в руки ватрушку. – Ешь, это шанежка, она вкусная, я ее специально для тебя от башибузуков спрятала, вернемся – нормально поедим… Да идем же, идем!

Вихрь снова подхватил меня, потащил вниз по улице, затянул на узкий подвесной мост и только там позволил выдохнуть.

– Почему не ешь?

– Подавиться боюсь, – сердито ответила я. – Очень уж быстро бежим.

– Медленно бежать – это нонсенс, – сказала подруга.

Ух, какое слово выучила! Не зря общается с культурными людьми.

– Ладно, присядем. – Она опустилась на край моста, свесив с него ноги, и похлопала по доскам рядом. – Давай, давай! Мостик шаткий, но крепкий. Строился как временный, но имеет все шансы стать памятником истории. – Махнула рукой вниз по течению: – Там еще один есть, капитальный, но через этот быстрее получается, он как раз к пещерам выводит… Да в чем дело, ты будешь есть?!

– Не торопи меня! Дай оглядеться и вообще…

Оглядеться стоило: местность была красивая. Карлсон сказал бы – дикая, но симпатичная.

В каньоне каменных берегов с ровным гулом текла река, не особенно широкая, но быстрая. За ней темной тучей на полнеба стоял хвойный лес, из гущи зелени выпирали затейливой формы скалы, местами проточенные интригующими дырами.

Не зря Бордовского тянуло на малую родину, такое раз увидишь – никогда не забудешь.

Я опустилась на теплые доски, в три укуса истребила шанежку (и правда вкусную), смела с коленок крошки и удержала на месте зарождающийся вихрь:

– Сиди! Мне нужно тебе кое-что рассказать, ты должна узнать это первой.

– У вас будет второй ребенок?!

– Что?! Нет! – Я искренне ужаснулась, подышала, успокаиваясь, и выдала свою новость: – Кажется, мы расшифровали азильскую гальку.

– Как?!

– Трубач помог.

– Какой трубач?

– Который поселился в нашем доме. Как в песне – замечательный сосед.

Трубач поселился не просто в нашем доме, а в соседней квартире и сразу начал старательно играть хроматические гаммы. При этом изрядно фальшивил, так что очень хотелось поставить ему в пример мужика с дрелью, которого я проклинала до того, как появился трубач. Мужик с дрелью виртуозно уводил свой запил прямиком в ультразвук – шесть октав за три секунды, браво, маэстро, браво!

Трубач выдувал что‑то скучное.

– По-моему, он не все ноты выучил, – предположил Колян. – Сколько их в его мелодии – четыре, пять?

– Пять нот! – Я хлопнула себя по лбу. – Кыся, это гениально! Смотри. – Я подскочила к подоконнику, на котором миниатюрной моделью горного хребта высился силиконовый оттиск – все, что осталось нам на память от азильской гальки, проданной Пичугину-Бенуа.

Отдавать ее коллекционеру, который спрячет артефакт в каком‑нибудь хранилище, ужасно не хотелось, но Бордовский принял волевое решение пожертвовать одной галькой, чтобы получить шанс найти много других. И не прогадал: денег, которые заплатил Пичугин-Бенуа, хватило на организацию экспедиции.

– Мы не могли понять, что означают расположенные рядами дырочки разной глубины, – напомнила я мужу.

– Пяти видов, – уточнил Колян.

Он вместе со мной тщательно вымерял глубину таинственных дырочек и ранжировал их по шкале от единицы до пяти.

– А если это ноты?! – От волнения я начала подпрыгивать. – Пять тонов разной высоты! А расстояния между ними – продолжительность звучания!

– То есть ты предполагаешь, что на камне записана музыка? – Колян секунду подумал и энергично кивнул. – Нормальная версия! Тогда галька – прообраз граммофонной пластинки, только линии на ней прямые, а не закрученные…