Лечебная собака

Сквозь сон я слышал, как вернулись охотники, и дальше уже спал под несмолкаемый гомон, стук кружек и звон бутылок. Ближе к утру я полностью отключился. Проснулся от того, что вдруг на сердце у меня стало тревожно.

Я открыл глаза. Этого можно было и не делать. В палатке Стояла абсолютная темнота. Каким-то шестым или десятым чувством я угадал, что Кир сидит рядом со мной и печально смотрит на меня. Без сомнения, он был чем-то встревожен, и его тревога передалась мне.

Я протянул руку в темноту, нащупал друга и погладил.

— Тебе чего не спится? — спросил я.

Он не шелохнулся.

Я подумал, что, может быть, волки бродят возле нашего бивака, и он их учуял. Самому стало немного жутковато. Я начал напряженно вслушиваться в ночь… И услышал далекий и потому сильно приглушенный звук выстрела. Так вот где была зарыта собака!

Я засмеялся и потрепал Кирюшу по холке:

— Эх, ты охотничек!

Но и на эту ласку он опять никак не отреагировал.

Я включил фонарь. Свет не прибавил храбрости моему псу. Здорово же я напугал его зимой, и теперь он расплачивался за мою глупость.

Я натянул болотные сапоги, потеплее оделся и вылез из палатки. Наш лагерь словно вымер. Угасая, дымился брошенный костер.

Возле него трупами валялись несколько пьяных охотников. Дым стлался над землей и над ними и сливался с туманом, окутавшем реку. Светлая полоска зари едва обозначила край неба.

Я сунул голову в палатку. Кир, съежившись в комок сидел на прежнем месте и на меня даже не глянул.

— Ну, выходи! — сказал я ему строго. — Уже уток бьют!

Пес словно оглох. А выстрелы гремели все чаще, ближе и громче, к кто-то, не дожидаясь нас, набивал рюкзаки дичью.

Надо было как-то расшевелить своего помощника и я решил пойти на хитрость. Открыл тушенку и начал греметь ложкой по банке, и начал чавкать, как колхозная свинья, и тушенку нахваливать, словно век не едал ничего вкуснее.

Кир на мою уловку не отреагировал.

А выстрелы ухе слились в непрерывный гул. Казалось, что-то жутко-тяжелое, чудовищно-нелепое катится с небес на землю и вот-вот под своим гремучим катком передавит все живое.

У меня у самого пропал аппетит. Мне страшно захотелось заткнуть уши и рвануть с этой охоты куда-нибудь подальше. И уж если бы я знал, что нас здесь ожидает, наверняка не мучился бы сам и не мучил бы своего друга.

Но мы были здесь. А сидеть здесь вот так без дела стало страшно. В предрассветных сумерках болотная и речная птица, напуганная шальной стрельбой, металась молча надо мной в начинающем светлеть небе… Зрелище тягостное, и в рамки здравого смысла никак не укладывалось. Дикое побоище ничего не имело общего с моими романтическими представлениями об убийстве птиц и животных.

И Кир, судя по нему, разделял мою точку зрения, и, в отличие от меня, еще боялся за свою жизнь. Ему было страшнее всех. Он, бедолага, все слышал, но ничего не видел. Неизвестность пугает больше выстрелов, а замкнутое пространство усиливает страх. Это в равной степени относится и к людям, и к собакам. Мой пес находился на грани нервного срыва.

Я был обязан не только не простудить его, но и привезти домой психически нормальным.

Я взял его на поводок. Решительные меры, но ничего не попишешь. И как он не упирался, выволок из палатки. Он должен был почувствовать себя на свободе. Именно через чувство свободы приходит к нам чувство безопасности.

Прижимаясь к моей ноге, он неохотно пошел со мной к скошенному полю, подальше от охотников и, как мне представлялось, от уток тоже.

Солнце поднялось, и словно драгоценные камни рассыпало в траве. Заискрилась, засверкала цветными огнями холодная роса. И Кирюша оживился, заметно осмелел. И хоть по-прежнему стрельба стояла невообразимая, но он уже почти же обращал на нее внимания. Он все веселее и азартнее бегал по огромному полю, что-то вынюхивая и выискивая в скошенной траве. Постепенно к нему вернулось привычное для него состояние. Он снова начал радоваться жизни. Зато мое настроение оставалось безрадостным. Меня угнетала мысль, что мой пес не оправдал мои надежды, и мы придем домой ни с чем. По недомыслию я даже бутылку с собой не взял, чтобы обменять ее хотя бы на пару уточек. Мало того, что это само по себе грустно, так еще надо будет как-то объяснить жене, почему я такой тупой и на этот раз не оправдал ружье.

Невеселые мысли — самая тяжелая ноша. Мы пересекли поле только по одной диагонали, а я уже устал. Рядом оказалась копна сена. Я завалился в нее вверх животом, подставил лицо утреннему солнцу и начал набираться сил для предстоящих объяснений с женой.

Какое-то время я лежал один и думал, что Кир вот-вот прибежит ко мне. Полежать он любил не меньше моего и всегда охотно разделял в этом деле компанию со мной.

Но на этот раз он почему-то не спешил последовать моему примеру. Я поднял голову и увидел его на краю поля. Он стоял рядом с полоской нескошенной травы, воткнув в нее нос, и двигаться, казалось, вообще не собирается. Кто держал собак, тот знает, над чем балдеют кобели.

Я так и подумал, и решил избавить его от этой гадости.

— Кир, ко мне! — грозно прокричал я.