Лечебное дело zyablikova

Как я уже сообщал благосклонному читателю, в армии я не служил – сразу после школы поступил в мединститут, а в мединституте была Военная кафедра. Хорошо это или плохо? С точки зрения учёбы, конечно, хорошо – «мозги свежие» и очень восприимчивые к овладению всеми непростыми науками вроде анатомии. С точки же зрения жизненного опыта – скорее всего, плохо, ибо, только «поняв службу», можно гарантированно планировать свою дальнейшую жизнь и карьеру, ставить перед собой высокие цели и добиваться их воплощения. В последнем я отнюдь не преуспел, тогда как мои «служившие» однокурсники почти все стали профессорами и завкафедрами.

Другое дело, что не всем советским парням, достигшим 18-летия, была «показана» срочная. Невзгоды и тяготы воинской службы психологически оказываются некоторым молодым людям отнюдь не по плечу, несмотря на советское пионерское детство: на регулярные закалки типа «Зарницы», на маршировки в школьном спортзале в «парадной пионерской форме» к «красным датам», на «уроки мужества» и на фильм «Это было в разведке». Ведь действительная срочная служба в Советской Армии – это действительно, СЛУЖБА! Как правило, всегда и везде на воинской службе находятся «задроты», которые убегают из части с оружием и запасными рожками, несмотря на то, что вокруг них тайга или тундра (иногда предварительно перестреляв сослуживцев и офицеров).

В интернатуре по хирургии мне сильно запомнился один такой случай. В декабре 1987 года в наше травмотделение был госпитализирован «литерный пациент» – солдат-срочник с «множественными ушибами» по фамилии, ну, скажем, Тюрин, 22 лет. В чём там конкретно было дело, не знаю, какой-то чисто армейский конфликт, «ЧП», смысл которого невозможно понять «на гражданке». (Да никто и не будет пытаться). Причём Тюрин этот, насколько я успел заметить, пребывал всё время в удовлетворительном состоянии и отнюдь не выглядел избитым. Госпитализировали солдата «по дежурству» по прямому распоряжению главврача, вёл его «освобождённый» зав.отделением, причём историю болезни хранил не на посту, а у себя в кабинете, так что даже диагноза никто не узнал.

Высокий, упитанный, спортивный парень-сибиряк с заметной родинкой на левой щеке всегда держался очень уверенно. Вообще, он выглядел эдаким вожаком, заводилой, «с активной жизненной позицией». Парень перед Армией успел закончить техникум и поработать на заводе-гиганте, поэтому впечатление было такое, что Тюрин хорошо знал, что делает, предвидел последствия и нисколько не сожалеет о содеянном. Скорее всего, он там, в Армии, спринципиальничал – кого-то «заложил» или «застучал» – поднял в своей воинской части очень серьёзный внутренний вопрос, «получил в дыню» (подвергся неуставным отношениям), шум пошёл большой, дело замять уже никак нельзя было и вот, принципиального рядового поместили в гражданскую больницу, что называется, «на передержку».

К этому Тюрину каждый день ходили… точнее – бегали, какие-то капитаны и майоры, приносили передачи, выводили рядового в холл, где подолгу его уговаривали (убеждали, убалтывали, умасливали, улещивали). Слов, разумеется, слышно не было, но позы и мимика отцов-командиров бывали чрезвычайно красноречивы. В такие моменты казалось, что офицер – это низшее воинское звание. Бывало, один стоит уговаривает, его, рядового, а второй только пришёл, курит на лестнице с «тормозком» с мандаринами, озабоченно ждёт своей очереди. И, если с Тюриным товарищи офицеры держались испуганно-подобострастно, то в отношении врачей и персонала не выказывали никакого уважения, борзо врываясь в отделение во время обхода, в тихий час, после обхода. На замечания «гражданских», как пишется в докладных, «не реагировали». Бойкий скрип хромовых сапог надолго стал самым привычным звуком в холле травматологического отделения. Эта ежедневная беготня офицерского состава очень сильно сказывалась на распорядке в отделении и сильно нервировала персонал.

Потом приходил «дознаватель» в звании подполковника, (я тогда впервые услышал это слово). Дознаватель носил роговые очки на не по-военному умных и внимательных глазах, разговаривал вкрадчивым голосом и был сильно мешковат под формой, к тому же с такими белыми и нежными руками, какие я видел только у женщин.

Мне сразу вспомнился румынский полицейский боевик 1974 года «Чистыми руками»…

Зловещий дознаватель вызвал Тюрина и, поскольку заведующий отделением отсутствовал, а его кабинет был заперт, попросил нас очистить ординаторскую. Часа два он его то ли опрашивал, то ли допрашивал при герметично закрытых дверях – дознавался, что там к чему. Все в отделении ходили на цыпочках.