Лед

Сервас с такой силой вцепился в руль, что побелели костяшки пальцев. Он потер веки. Сил уже не осталось, Мартен был на грани нервного истощения, тело превратилось в сплошной комок боли. Сомнение, как яд, разъедало его мозг, который начал выдавать новые мысли и образы. Она разбиралась в лошадях, по-мужски водила машину и вертолет, знала весь район как свои пять пальцев. Он вдруг припомнил, с какой поспешностью Циглер вызвалась поехать с ним в мэрию. Она прекрасно знала, что должна там найти. Список был единственной ниточкой, которая вела к ней. Может, она рылась в бумагах Шаперона, чтобы понять, где его искать? Значит, это Ирен пыталась его задушить в лагере? Она надела ему на голову мешок и удавку на шею? Он не мог в это поверить.

От усталости мысли его текли медленно, и он терял способность размышлять здраво. Что же ему делать? У него не было никаких доказательств виновности Ирен.

Сервас взглянул на часы на панели приборов, достал телефон и позвонил Эсперандье.

— Мартен? Что случилось?

Сервас рассказал ему о следователе в отставке, о материалах его расследования и о том, что сегодня обнаружил.

Эсперандье долго молчал, потом скептически спросил:

— Ты думаешь, это она?

— Ее не было со мной, когда я видел в кабине фуникулера Перро и убийцу. Преступник прятал лицо под капюшоном и встал позади Перро, когда наши кабины встретились, явно опасаясь, что я его узнаю. Она должна была прибыть на место преступления первой, но ее там не оказалось. Циглер приехала на место происшествия с большим опозданием. — Вдруг ему в голову пришла еще одна мысль. — Она тоже отдыхала в лагере «Пиренейские серны» и ничего об этом не сказала. Ирен разбирается в лошадях, хорошо знает горы, она женщина спортивная и, несомненно, умеет обращаться с альпинистской веревкой…

— Вот черт! — проговорил Эсперандье, на этот раз потрясенный.

Он говорил, приглушив голос, и Сервас догадался, что тот лежит в постели рядом с Шарлен, которая, наверное, спит.

— Что делать? — спросил он.

Ответом ему было молчание. Даже на расстоянии он понял, что Эсперандье опешил. Венсан не привык, чтобы патрон отпускал вожжи.

— У тебя какой-то странный голос.

— Я очень устал. Кажется, у меня температура.

Он не стал рассказывать о нападении в лагере. Сейчас ему не хотелось об этом говорить.

— Ты где?

Сервас оглядел пустынное шоссе и ответил:

— Напротив дома Сен-Сира.

Он машинально заглянул в зеркало заднего вида. На шоссе никого не было, видимость упала до нуля. Ставни последних домов в деревне были плотно закрыты. Только снежные хлопья густо падали на землю.

— Возвращайся в отель и пока ничего не предпринимай, — сказал Эсперандье. — Я выезжаю.

— Когда? Прямо сейчас?

— Да, одеваюсь и еду. А Циглер?.. Ты знаешь, где она сейчас?

— Думаю, у себя дома.

— Или отправилась на поиски Шаперона. Позвони-ка ей, чтобы уточнить.

— Что я ей скажу?

— Не знаю. Мол, ты плохо себя чувствуешь, заболел, очень устал… Ну, ты же сам говорил. Скажи ей, что завтра останешься дома отсыпаться, что больше так не можешь. Посмотрим, как она отреагирует.

Сервас улыбнулся. После того, что произошло, она вряд ли ему поверит.

— Мартен? Что случилось?

Он прислушался. В трубке, где-то на заднем плане, тихо работал телевизор. Циглер была дома или у кого-нибудь в гостях. Где она живет? В квартире? В доме? Ему не удавалось представить себе ее жилище. В любом случае она не рыщет, как голодный волк, вынюхивая следы мэра. Или Серваса… Он вдруг представил ее себе в кожаном комбинезоне и высоких сапогах, на мощном мотоцикле, потом в кабине вертолета. Вдруг к нему пришла уверенность в том, что это была именно она.

— Ничего, — ответил майор. — Я звоню, чтобы сказать, что сломался. Мне надо поспать.

— Тебе не стало получше?

— Не знаю. У меня путаются мысли. Я вообще не могу думать, очень устал, у меня зверски болит шея. — Нет лучше вранья, чем то, в котором содержится доля истины. — Как думаешь, ты справишься завтра одна? Надо быстрее найти Шаперона.

— Ладно, — помедлив, ответила она. — Ты в любом случае работать не сможешь. Отдыхай. Если будет что-то новое — позвоню. Я тоже иду спать. Ты ведь сам говоришь, что надо сохранять ясность мыслей.

— Спокойной ночи, Ирен. — Он разъединился и набрал номер своего заместителя.

— Эсперандье слушает.

— Она у себя дома. Во всяком случае, в комнате, где работает телевизор.

— Но не спит.

— Как и все, кто поздно ложится. А ты где сейчас?

— На шоссе. Заеду заправлюсь — и к тебе. На полях такая темень… Приеду минут через пятьдесят. Как ты смотришь на то, чтобы посидеть в засаде возле ее дома?

Сервас колебался. Хватит ли у него сил?

— Я даже не знаю, где она живет.

— Шутишь?

— Нисколько.

— Что будем делать?

— Я позвоню д’Юмьер, — предложил Сервас.

— В такой час?

Сервас положил телефон на кровать, зашел в ванную и плеснул себе в лицо холодной водой. Он охотно выпил бы кофе, но на это рассчитывать не приходилось. Вернувшись в номер, он позвонил Кати д’Юмьер.

— Мартен? Черт возьми, вы знаете, который час? Вам в вашем состоянии давно пора спать!

— Мне очень жаль, но дело срочное. — Он догадался, что поднял прокурора с постели.