Лед

Сервас покачал головой.

— Я говорил с отцом одного из них, страховым агентом, — сказал Эсперандье. — Он не понимает, очень расстроен, но в то же время разозлился, когда я упомянул потерпевшего. Он заявил: «Это был бродяга. Пьяный с утра до вечера! Вы же не засадите детей в тюрьму из-за какого-то бомжа?»

— Так и сказал?

— Слово в слово. Он принял меня в своем просторном кабинете. Первое, что я услышал, было: «Мой сын ничего не делал. Он не так воспитан. Это другие. Его втянул этот Жером, у которого отец безработный». Он так это сказал, будто безработный не отличается от наркокурьера или педофила.

— А кто из них его сын?

— Парень по имени Клеман.

«Средний», — подумал Сервас.

Каков отец, таков и сын. То же презрение ко всем на свете.

— Их адвокат говорил с судьей, — продолжал Эсперандье. — Очевидно, у них уже наметилась стратегия: все валить на старшего.

— На сына безработного.

— Да.

— На слабое звено.

— Меня от этих типов блевать тянет, — сказал Эсперандье.

Голос у него был молодой, он говорил, слегка растягивая слова. Из-за этого и еще из-за некоторой манерности в поведении коллеги подозревали, что Эсперандье интересуется не только женщинами, будь они такие же красотки, как его жена. Сервас не раз спрашивал себя, что занесло в полицию этого типа. От его вкусов в одежде у некоторых «кроманьонцев» из бригады Серваса волосы вставали дыбом. По их представлениям, настоящий сыщик должен всячески подчеркивать в себе брутальные черты мачо-триумфатора.

Судьба улыбнулась Эсперандье. В тридцать лет он счастливо женился, у него была хорошенькая пятилетняя дочка, та самая, улыбка которой освещала экран его компьютера. Сервас быстро подружился со своим заместителем, и вот уже два года, с тех пор как тот пришел к нему в бригаду, частенько получал от заместителя приглашения на обед и каждый раз бывал сражен обаянием четы Эсперандье. Оба с успехом могли бы красоваться на рекламе зубной пасты, путешествий или семейного отдыха.

Потом случилась стычка между новеньким и старожилами бригады, у которых необходимость работать каждый день с молодым коллегой, да еще предположительно бисексуалом, вызывала желание его прибить. Сервасу пришлось вмешаться, в результате чего он надолго нажил себе нескольких врагов. Самыми непримиримыми стали двое «бычков», патентованных мачо, с которыми не было никакого сладу. Один из них получил основательную взбучку в ходе разъяснительных мероприятий. Зато Сервас стал пользоваться бесконечным уважением и признательностью Эсперандье. Тот даже попросил шефа стать крестным отцом его второго ребенка: Шарлен Эсперандье была опять беременна.

— Звонил журналист из «Франс-3» и еще куча народу из разных изданий. Все хотят знать, есть ли у нас доказательства против мальчишек. Но больше всего их интересует, били мы их или нет. «Слухи о полицейском насилии в отношении малолетних». Вот какое выражение они запустили. Как водится, словечко пошло гулять… Они умеют только списывать друг у друга. Но кто-то же был первым.

Сервас наморщил лоб. Если журналисты почуяли добычу, телефон будет звонить, не умолкая. Начнутся заявления, опровержения, пресс-конференции, а потом на телеэкране появится министр и пообещает пролить свет на все. Даже в том случае, если они докажут, что следствие шло по правилам, подозрение все равно останется.

— Кофе хочешь? — спросил Эсперандье.

Сервас кивнул. Эсперандье поднялся и вышел. Сервас задумчиво смотрел на мерцающие в полумраке мониторы и думал о трех мальчишках. Что же их заставило совершить этот безумный поступок?

Изо дня в день им продавали призрачные мечты и ложь. Именно продавали, а не дарили. Циничные торгаши сделали подростковую неудовлетворенность основой своей коммерции. Посредственность, порнография, насилие, ложь, ненависть, алкоголь, наркотики — все выставлено на продажу в кричащих витринах общества массового потребления. Молодым предлагается только выбирать.

Вернулся Эсперандье со стаканчиками кофе.

— А комнаты мальчишек?

Тут вошла Самира Чэн. Сегодня на ней была короткая куртка, не по погоде легкая, спортивный свитер, заявлявший: «Я — анархист!», черные кожаные брюки и высокие красные резиновые сапоги.

— Привет, — сказала она.

На куртке у нее болтались наушники плеера, в руке дымился стаканчик.