Лед

Он снова огляделся вокруг. Рама — что надо. Вот только картины не хватает. Канте заявил, что ничего не знает. А Кати д’Юмьер, которая командует местной прокуратурой, настояла, чтобы он приехал один. Интересно, из каких соображений? Он воздержался от высказываний, но такое решение его насторожило. У него под началом находилась следственная бригада из семи человек, и все — шестеро мужчин и одна женщина — были загружены работой под завязку. Накануне они закончили расследовать дело об убийстве бомжа. Его тело со следами побоев обнаружили в пруду недалеко от деревни Ноэ и от шоссе, куда он, видимо, шел. Чтобы найти виновных, понадобилось меньше двух суток. Шестидесятилетнего бродягу за несколько часов до смерти видели в компании троих подростков из деревни. Самому старшему было восемнадцать лет, самому младшему — двенадцать. Поначалу они все отрицали, но потом достаточно быстро сознались. У них не было никакого мотива и ни малейшего раскаяния.

— Это был отброс общества, никчемный человек, — заявил старший.

Никто из них не состоял на учете ни в полиции, ни в каких-либо социальных службах. Дети из приличных семей. Хорошо учились, не были связаны с дурными компаниями. От их равнодушия у всех, кто участвовал в расследовании, кровь стыла в жилах. Сервас до сих пор помнил румяные лица мальчишек и большие ясные глаза, смотревшие на него безо всякого страха, даже с вызовом. Он попытался вычислить, кто был зачинщиком — в таких делах всегда есть заводила, — и, похоже, нашел. Им оказался не старший из парней, а средний по возрасту. Парадоксально, но его звали Клеман…[4]

— Кто на нас настучал? — спросил мальчишка в присутствии ошеломленного адвоката, с которым только что отказался иметь дело под предлогом, что тот никуда не годится. По закону он имел на это право…

— Здесь вопросы задаю я, — сказал полицейский.

— Держу пари, что это старуха Шмитц. Вот шлюха!

— Уймись. Придержи язык, — урезонивал его адвокат, нанятый отцом.

— Ты не на школьном дворе, — заметил Сервас. — Знаешь, сколько вам светит, тебе и твоим дружкам?

— Ну, об этом еще рано говорить, — слабо возразил адвокат.

— Она достукается, п… старая! Сама напрашивается, чтобы ее укокошили. А я до этого охоч!

— Прекрати ругаться! — раздраженно цыкнул на него адвокат.

— Ты меня слышишь? — начал заводиться Сервас. — Вы рискуете сесть на двадцать лет. Посчитай!.. Когда ты выйдешь, будешь уже старым.

— Прошу вас, — снова начал адвокат. — Пожалуйста, без этого…

— Старым, как ты, что ли? А тебе сколько? Тридцать? Сорок? Неплохо живешь, вон, и пиджак бархатный. Небось, немалых денег стоит. Что это вы тут мне шьете? Да это не мы! Ничего мы не делали, блин! В натуре, ничего не делали! Вы что, идиоты или как?

«Парень чист, — припомнил Сервас, чтобы заглушить поднимавшийся гнев. — У него никогда не было неприятностей с полицией, в школе вроде бы тоже».

Адвокат побелел и покрылся крупными каплями пота.

— Это тебе не телесериал, — спокойно произнес Сервас. — Отсюда ты уже не выйдешь. Ты уже сел. Если среди нас и есть идиот, так это ты.

Не похоже было, чтобы мальчишку проняло. Это достало Серваса. А парень по имени Клеман, казалось, не отдавал себе отчета в тяжести предъявленных ему обвинений. Сервасу уже приходилось читать статьи о подростках, которые насиловали, убивали и пытали, совершенно не сознавая ужаса содеянного. Они словно участвовали в компьютерной или ролевой игре, которая просто не задалась. До этого дня он отказывался верить в подобные вещи, считая все преувеличениями журналистов, а теперь сам столкнулся с этой жутью. Самым страшным оказалась не апатия трех юных убийц, а то, что такого рода дела перестали быть исключениями. Мир превратился в огромное поле для все более преступных экспериментов, которые Бог, дьявол или случай затевали в своих пробирках.

Вернувшись на рассвете домой, Сервас долго мыл руки, потом сбросил одежду и минут двадцать стоял под душем, чтобы смыть с себя все это и почувствовать, как теплая вода уносит грязь. Потом он взял с этажерки томик Ювенала и открыл его на тринадцатой сатире.

Где такой праздничный день, в какой не поймали бы вора,
Не было бы вероломств, обманов, преступно добытой
Прибыли, — денег таких, что берутся мечом или ядом?
Много ли честных людей? Насчитаешь их меньше,
чем входов
В Фивы…[5]

«А ведь мы сами сделали этих мальчишек такими, какими они стали, — сказал он себе, закрывая книгу. — Какое же у них будущее? Да никакого. Все пошло прахом. Негодяи набьют себе карманы на этом деле и будут красоваться на телеэкранах, а родителей этих ребят уволят с работы, и в глазах собственных детей эти люди превратятся в проигравших. Почему они не бунтуют? Почему вместо автобусов и школ не поджигают модные бутики, банки или дворцы власть имущих?»