Лед

Я приблизился, коснулся ее руки. Она отдернула ее. «Не надо!» Я взялся за полу ее пальто и посмотрел в недовольное испуганное лицо ребенка, которого предали, который долго плакал, отчего вокруг глаз образовались темные круги. «Оставьте меня! — Она попыталась выдернуть тяжелую материю из моих рук. — Уходите! — Я не шевельнулся. — Тогда уйду я!» Она вырвалась, кинулась к двери. Дверь с грохотом распахнулась, да так резко, что она не удержалась и упала. Ее яркие волосы рассыпались по полу, живые, переливающиеся, как ртуть, блестящие как бриллианты на темном, унылом, грязном полу. Я поднял ее. Она вырывалась, с трудом переводя дыхание. «Отпустите! Я вас ненавижу, ненавижу вас!» Сил у нее не осталось. Я как будто держал вырывающегося котенка. Я захлопнул дверь и повернул ключ в замке.

Несколько дней я прождал, хотя ждать было очень непросто. Пора было уезжать. До величайшей катастрофы оставались считанные часы. Невзирая на секретность, соблюдаемую вокруг интересующей всех темы, утечка информации, видимо, все-таки произошла. Весь город охватила судорожная активность. Из своего окна я наблюдал, как от двери к двери бегал молодой человек, разнося ужасное известие. В кратчайшее время, буквально за несколько минут, улица заполнилась людьми, несущими сумки и тюки. Беспорядочность передвижения выдавала испытываемый ими острый страх, в безумной суматохе одни шли туда, другие — обратно. Четкого плана или даже направления у них, похоже, не было, только непреодолимое желание — бежать из города. Я был удивлен, что власти ничего не предпринимают, и предположил, что, не будучи в состоянии выработать схему эвакуации, они просто решили — пусть все идет своим чередом. Наблюдать этот хаотичный исход было крайне тяжело. Люди охвачены паникой. Во мне они, очевидно, видели сумасшедшего, который сидит в баре, вместо того чтобы готовиться к бегству. Их страх передавался, как инфекция; атмосфера нависшей катастрофы действовала и на меня, и я очень обрадовался, когда получил ожидаемое известие. Корабль бросит якорь рядом с гаванью, где-то на кромке льда. Это будет последнее судно, и простоит оно не больше часа.

Я пошел к девушке и сказал, что это наш последний шанс и что ей придется пойти со мной. «Я с вами никуда не пойду. Я вам не доверяю. Я останусь здесь, потому что здесь я свободна». — «Свободна? Свободна голодать? Замерзнуть насмерть?» Я взял ее в охапку, поднял со стула и поставил на ноги. «Я никуда не хочу бежать, вы не можете меня заставить». Она отпрянула и встала у стены, широко распахнув глаза, в ожидании, что кто-то или что-то придет ей на помощь. Мое терпение кончилось. Я схватил ее за руку и вытащил из дома. Мне пришлось тянуть ее всю дорогу.

Снег шел так густо, что противоположную сторону улицы было не разглядеть; все вокруг закоченело, стало мертвенно-белым, почти полярным. Арктический ветер гнал клубы снега, как пушинки. Идти было тяжело, ветер швырял снег в лицо, закидывал со всех сторон, закручивал безумные снежные спирали. Все вокруг было размыто, смазано, неразличимо. Вдруг из бурана появились шестеро конных полицейских, стука копыт слышно не было, только позвякивали уздечки. Увидев их, девушка закричала: «Помогите!» Решив, что они могут ее спасти, она стала вырываться, махать им рукой. Я крепко схватил ее, не отпуская ни на шаг. Мужчины посмеялись над нами и, посвистывая, исчезли в белой пурге. Она разрыдалась.

Я услышал, как к нам медленно приближается звон колокольчика. Из-за угла, пошатываясь, появился старый священник в черной сутане с капюшоном, согнувшись чуть ли не вдвое, он шел против шквального ветра, ведя за собой толпу прихожан. По ходу он все время слабо позвякивал колокольчиком, каким зовут со двора школьников. Когда у него уставала рука, он давал ей отдохнуть, а сам выкрикивал дрожащим голосом: «Sauve qui peut!»  [2]Некоторые из следовавших за ним подхватывали его слова, будто это погребальная песня, один или двое останавливались у дверей и начинали стучаться. Из нескольких домов выползли закутанные фигуры и присоединились к процессии. Интересно, куда и зачем они шли, далеко они вряд ли доберутся. Люди все были старые, дряхлые и немощные. Молодые и здоровые бросили их на произвол судьбы. Они шли нетвердым шаркающим шагом, движения их были некоординированы, увядшие лица покраснели от ветра.

Девушка все время спотыкалась в глубоком снегу. То и дело приходилось нести ее на себе, хотя сам я с трудом дышал. Мороз не давал вздохнуть, дыхание смерзлось в сосульки на воротнике. Замерзшая слизистая закупорила ноздри льдом. После каждого вдоха полярного воздуха я начинал кашлять и задыхаться. До гавани мы добирались несколько часов. Увидев лодку, она возобновила свои слабые протесты и закричала: «Вы не имеете права…» Я затолкал ее в лодку, прыгнул за ней, оттолкнулся от берега и налег на весла, что было мочи.