Лед

— Ах, нет… — прозвучал не слишком откровенный смех, я-оно собирало машинописные и рукописные листы в папку, — никаких шифров; так, забава в математическую логику.

— Да…?

Я-оно глянуло с подозрением:

— Вы находите математику интересной?

Елена сделала обиженную мину.

— Разве я не могу интересоваться тем, чего не знаю? Разве всякий здоровый ум не будет более всего заинтригован именно теми вещами, с которыми он не имел возможности столкнуться, еще не понятыми, таинственными и экзотическими — в отличие от того, что уже известно и скучно? Так чему вы удивляетесь, пан Бенедикт? — Елена взяла один из листков. — Вот скажите, к примеру, в чем тут дело?

— Нуу… Как раз это и невозможно… Ладно, только не глядите на меня так.

Боже мой, да разве существует более банальный трюк для начала беседы? Просто необходимо дать мужчине разговориться о его работе, его увлечениях — пускай думает, будто бы женщина и вправду этим интересуется и внимательно слушает, пускай павлин распустит свой хвост. Ведь этот принцип был прекрасно известен…

И все же.

— Логика, ммм, логика занимается правилами понимания, правильностями методик делания выводов… вы и вправду хотите об этом слушать?

— Вот когда спрашивают, чем вы занимаетесь, что вы обычно отвечаете?

— Ну, что как-то связываю концы с концами…

Она приподняла бровь.

— Ну, ладно. — Я-оно уселось напротив панны Елены, папку уложило на коленях, разгладило бумаги. — Я работаю над логикой предложений. Каждое предложение обладает какой-то логической значимостью. Значимостью по отношению к истине. Но не все, что мы говорим, является предложением в плане логики. Например, такими не являются вопросы, приказы, высказывания, лишенные подлежащего или сказуемого, или значение которых каким-то образом искалечено. Бамбарара бумбарует бимбарика. Правда это или ложь? Вы понимаете?

— Да, да.

— Уже с древности, от Аристотеля, обязательной считалась классическая двухзначная логика. Ее называют двухзначной, поскольку она оперирует двумя значениями: правды и лжи. Каждое предложение является либо правдивым, либо лживым. От Аристотеля идет и несколько основных законов логики, о которых вы тоже могли слышать. Закон противоречия, гласящий, что одно и то же предложение не может быть одновременно истинным и лживым. Мы говорим и не говорим. Я живу и не живу. Я человек, и в то же самое время — я не человек. Понятное дело, абсурд. Правило исключенного третьего — для любого предложения имеется только две возможности: либо истинно само это предложение, либо его отрицание. Дождь идет или не идет. Сейчас стоит день, или нет. Мы едем на поезде, либо не едем на поезде.

…Но уже в древности с принципами логики Аристотеля начали полемизировать. — Я-оно разгонялось. — Из Цицерона нам известен спор Хризиппа с Диодором о правомочии предсказаний авгуров и халдейских гадателей. Все стоики были закоренелыми детерминистами и сторонниками двух значений, панна Елена, отпет enuntiationem aut veram, aut falsam esse[55]. Но и сам Аристотель имел моменты сомнений в Герменевтике, когда размышлял, к примеру, о морской битве, которая может, но не обязательно должна разыграться завтра. Впоследствии это украдкой проходило через средневековую схоластику, Паулюс Венетус в Logica Magna[56] все эти будущие морские битвы забросил в категорию «неразрешаемых», insolubilia, предложений. А десяток с лишним лет назад, проблему заново поднял доктор Котарбиньский, предлагая вместо двухзначной — трехзначную логику.

…Так вот, не все осмысленные предложения являются истинными или лживыми в момент высказывания. «Всякая истина вечна, но не всякая истина извечна». Это означает, панна Елена, — я-оно разошлось чуть ли не до словесного извержения, — что когда какое-то событие произойдет, истина о нем определяется, и когда мы что-либо о нем утверждаем, это будет уже истиной или ложью: но до тех пор, пока ход данного события не будет завершен, утверждения о нем не являются ни правдивыми, ни лживыми. Такие предложения обладают иной логической ценностью, иной степенью — они, как раз «нерешаемые». Доедем ли мы вовремя до Иркутска? Что бы я об этом сейчас не сказал, это не будет иметь отношения к истине или лжи.

— Я правильно понимаю: старая логика должна касаться только прошлого, так?

— Где-то так. Как раз в этом пункте я расхожусь с Котарбиньским. Такой уверенности у меня нет. Тут необходимо ответить себе на три вопроса:

…Вшиты ли законы логики в саму действительность — как основа в ткань, ритм в мелодию, цвет в свет — или же мы создаем ее, логику, в качестве своеобразного языка, служащего для рассказа о мире? То есть, были бы мы другими, если бы по-другому говорили, по-другому мыслили, были бы родом из другой культуры, иной Истории, другими телами участвовали в жизни мира, другими чувствами этот мир воспринимали? Были бы они, законы логики, для нас другими, если бы мы не были людьми? То есть, являются ли они другими для лютов?