Лед

Я подошел к широкому окну. Все стекла из него вылетели, между фрамугами колыхались зеленые шторы. Я отвел их в стороны — в развалину салона вторглось солнце.

Меня атаковала пчела; я отогнал ее тростью, маятник раскрутился: 310 темней. Я чихнул и, прикрывая глаз рукой, встал в тени.

— Так ведь Первая тоже рухнула, — указал я на горизонт за Дырой.

— Это уже потом случилось, когда дрались тут с большевиками Центросибири и имперскими. Поначалу туда влезли троцкисты и стреляли во все, что только подходило поближе. Абластники с Савинковым и новонародниками большевиков прогнали; под Александровском была крупная битва с императорскими. После того все они отступили за линию Транссиба, и вот уже где-то с месяц революционный фронт стоит на линии Иркутска и Ангары. А Башню Первого часа взорвали ленинцы; снайпер-троцкист подстрелил им командира.

Выходит, сейчас Холодный Николаевск удерживают силы Соединенных Штатов Сибири. — Я зевнул. — Так, ногу он сломал, но гостей, наверное, принимает?

— Пойду спросить. Сейчас подошлю вам китайца с горячей водой и какой-никакой одеждой. Тут у нас сейчас царство мародеров. А может бы вам еще и побриться, а? Ага, ну и харч найдется. Отдохните, вы же устали. Ну ладно, уже бегу.

И он, действительно, побежал, побрякивая ключами; двери за ним захлопнулись сами. Про скрипку я спросить позабыл.

Невольно усмехаясь под носом, я хлопнулся на шезлонг. Вот, пришла Оттепель, и даже в таком Зейцове характер вывернулся настолько, что пьяный марксист-толстовец извлек из себя чуточку предпринимательской энергии. Под теплой лаской солнца я прикрыл глаз. Пчела жужжала над головой.

Пожилой китаец притащил тазик и ведро горячей воды, а так же чьи-то полотенца и туалетные приборы, обозначенные латинскими инициалами «R.Z.W.», а вторым курсом — четыре чемодана, заполненные мужской одеждой не самого худшего качества. Я с увлечением копался в их содержимом, пытаясь угадать происхождение и тождество владельцев. В одном чемодане нашелся немецкий молитвенник, в другом — Астрологический консультант делового человека в Азии, по-французски. Из него следовало, что вплоть до летнего равноденствия года от Рождества Христова 1930, к востоку от Урала не слишком разумным было бы заключение сделок с людьми из под знаков Стрельца, Овна и Козерога. Суеверный предприниматель запасся еще Купеческим сонником, Френологией на работе и в компании и Биржевым Таро. А вот под книгами я обнаружил три очень стильные сорочки серебристо-пепельного цвета.

Я сбросил старую, проеденную грязью, протертую до дыр и вонючую одежду. Поработал мочалкой раз и другой, и как раз собирался взяться за бритву, когда в нижней стене открылась дверь, и вошло двое штатовских. Я обернулся к ним, голый, с намыленной рожей.

— Чего?

Те, устыдившись, отступили.

— Секретарь господина премьера попросил передать… Вы встретитесь с премьером в полдень, на четверть часа.

— Хорошо.

Под стеллажом обнаружились осколки зеркала, я выбрал самый крупный из них. А уже побрившись, пожалел об этом. Щетина, все-таки, до какой-то степени скрывала шрамы, пятна, деформации — теперь все это вылезло на свет божий, как у Зейцова.

Ладно, один черт. Обломок зеркала я выбросил в окно.

Волосами я уже не занимался; вместо того, чтобы отстричь, я связал их у шеи. Нашел нижнее белье и костюм. Все было на меня или чуточку большим или же чуточку тесным. В конце концов, остановился на брюках, которые пришлось крепко стянуть поясом и подвернуть штанины, и на однобортном пиджаке цвета маренго, рукава которого, когда поднял руки, убегали чуть ли не до локтей; одна только астрологическая сорочка была по размеру. Вместо галстука я завязал двойным виндзорским узлом белый платок.

Из старого я оставил себе только сапоги с треснувшими голенищами, которые стащил для себя с трупа над Тунгуской.

После этого вышел, чтобы поискать себе часы. Молодой русский, куривший папиросу у дыры после миражестекольного витража (ветерок здесь шел наверх, через всю Башню), угостил меня табаком и бумажкой. Мы поговорили о немецкой литературе и красоте сибирской природы. Он пообещал мне прислать разбирающегося человека. Лишь потом я узнал, кто это был, тот разбирающийся в книжках молодец: министр безопасности в правительстве Соединенных Штатов Сибири. Он расспрашивал меня о моем отьвете, не зная, что это такое, сюда он прибыл после западных университетов уже после Оттепели, так что лютовчиков, за исключением премьера, многих и не знал. Я же ему сказал, что уже сам факт того, что он способен замечать тьвет, как-то связывает его с Краем Лютов. Это ему понравилось. Он снова закурил. Ему приносили какие-то бумаги на подпись; он подмахивал их огрызком карандаша на спине солдатика, совершенно не читая. Смертные приговоры, подумал я впоследствии и вспомнил вопящего сокамерника. Кто знает, если бы не Зейцов…