Лед Бомбея

После того как детей отправили спать, пьянка продолжилась, начались танцы, все было совсем как в Лондоне. Внезапно, хотя не было никакого ветра, лист величиной с флаг упал с тропического дерева и подобно мечу вонзился в гладкую зеленую лужайку. Один из слуг моего знакомого, непалец, прошел по лужайке и убрал лист. Казалось, никто не обратил на это никакого внимания. Но, подняв глаза от того места, где он только что лежал, я сквозь дипломатические джунгли увидела вдруг удивительно красивого Ашока Тагора в светло-сером легком костюме.

Он сделал приветственный жест бокалом и подошел ко мне.

– Наш хозяин сказал мне, что ты намерена пробыть здесь всю ночь и с утренним самолетом вылететь в Лондон. А как ты смотришь на то, чтобы позавтракать со мной перед отлетом? Я знаю одно место, где начинают торговать жалеби и свежим творогом с трех часов утра. И у меня есть к тебе одно деловое предложение.

– Ты видел этот лист, Ашок?

Он кивнул.

– Мне известно индийское название этого дерева, но, к сожалению, я не знаю латинского.

Я не слушала его.

– А не кажется ли тебе, что это был настоящий лист «иди ты на хер»? – произнесла я.

Глаза Ашока сверкнули, уголок рта едва заметно дрогнул, и он расплылся в широкой улыбке.

– Да, в самом деле, – сказал он, – в английском иногда находишь ту самую точность мысли, которую безуспешно ищешь в латыни.

* * *

Одно слово в заключение сценария: мы с сестрой остались очень близки и дружны, несмотря на громадное расстояние между нами. Как когда-то давно сказал Бэзил, в индийском кино в конце концов обязательно два близнеца, хороший и плохой, обязательно встречаются после долгой разлуки и после самого чудовищного насилия. Карта моей семьи была восстановлена.

* * *

Два года спустя после того самого муссона, ознаменовавшего мой тридцать третий год рождения, на семнадцатой странице одной лондонской газеты я обнаружила заголовок, набранный не очень крупным шрифтом:

БОМБЕЙ ПРОГОЛОСОВАЛ ЗА ИЗМЕНЕНИЕ НАЗВАНИЯ ГОРОДА НА МУМБАИ

Я попыталась вспомнить стихотворение, которое процитировал Ашок в мою последнюю ночь в Бомбее. Как это там?

Я листаю стихи на чужих языках,
Но в них нет и следа, нет и тени
Ливня, смывшего память о нем...

А затем та часть, которая, по словам Ашока, напоминает музыку, исполняемую на ситаре:

В историях нет развязки,
В рассказах нет конца,
И только в сердце боль и тоска.

Я смотрю на фотографии своего племянника, которые мне прислала сестра, и думаю, беспокоил ли Миранду когда-либо вопрос о наследственности сына, о том, в кого он пойдет, как меня в течение всех этих долгих лет беспокоит, что я несу в себе следы того старого преступления, совершенного в Шотландии.