Лед и пепел

— Ну, ну, говори, Валентин, свою поговорку! Ты всегда пикировал на меня — ив воздухе, и на земле, а теперь давай в кабинете.

— Гладко писано в бумаге, да забыли про овраги! А по ним ходить!

— Ну, удружил! Это я‑то сглаживаю бумаги и забываю про овраги? Ну спасибо, дорогой мой штурман! Мало, видно, мы съели с тобой соли! И какой горькой! — Он тяжело опустился в кресло и нервно закурил.

— Не о тебе речь! А поговорка к делу пришлась, — еще не остыв, ответил я.

— Ну ладно, понял! Пословица хоть и злая, но меткая. Больно бьет. Попробую переговорить с инспекцией. Там тоже — летчики. Поймут — помогут. Не поймут — пусть краснеют.

Распрощались. Остались одни. Иван Иванович молча, с укором посмотрел на меня.

— Не быть тебе дипломатом! Черт тебя дернул за язык!

— Знаю! Не рожден! Не хотел говорить, да это к нему и не относится, вырвалось само.

— Тебя всегда не вовремя взрывает, — усмехнулся Черевичный. — Шмидту сказал: «Старой калужской дорогой плаваете, за берега держитесь!» А Водопьянову бухнул:

«Примитивно летаешь, за землю вцепился!» А потом, как байроновский Чайльд Гарольд, с обидой на весь мир ходишь, наградами–де обошли…

— О «старой калужской дороге» я говорил на конференции, и ты был согласен со мной. Северный морской путь не одноколейная дорога. Дорог в океане много. Их искать надо! Плавание под берегами — это тактика древних поморских кочей. Теперь самолеты есть. Сколько раз мы наблюдали: Карское море сплошь забито льдами, а севернее чистая вода, от мыса Желания до Диксона хоть на парусах иди. Разве не так? Или другое — что ты делаешь, когда в полете попадаешь в плохую погоду? За землю держишься? Нет. Ты не самоубийца! Ты за облака уходишь, подальше от матушки–земли. Теперь и Водопьянов так делает. Врезался в берег на Байкале — научился. В нашем первом высокоширотном перелете на Землю Франца — Иосифа в тридцать шестом году, я был штурманом звена у Водопьянова, и он уже не жался к земле. Над облаками шли. Легко, свободно. Вот только штурману доставалось… — говорил я запальчиво, будто оправдывался, а в душе оставался неприятный осадок.

И зачем я сказал эту пословицу Мазуруку? Уж он–то никогда не был чиновником, и мне об этом известно больше, чем кому–либо другому. Только вспомнить, чего стоила нам зимовка на острове Рудольфа во время дрейфа папанинцев. А его взлет на гидросамолете с земли! Он уже был тогда начальником Полярной авиации. Этот взлет поразил всех. Такого еще не бывало.

В двухстах пятидесяти километрах к востоку от Тикси на летающей лодке «дорнье» полярного летчика Михаила Каминского начался пожар. Гибель угрожала всему экипажу. Каминский успел посадить гидросамолет в тундре, пожар удалось ликвидировать. Самолет был брошен, поскольку взлетать мог только с воды. Мазурук прилетел на легком колесном самолете, осмотрел место происшествия и, выяснив состояние гидросамолета, заявил:

— Буду взлетать. Чтобы легче было — один. Следите за мной и сопровождайте до Тикси!

Экипаж принял его слова за шутку. Каково же было всеобщее изумление, когда Мазурук запустил моторы гидросамолега и… взлетел! Через полтора часа он благополучно сел в тиксинской бухте.

И еще вспомнилось… Разговор один. В сороковом году я вернулся в Москву после вынужденной посадки на костылях. При встрече Илья Павлович спросил, кивнув на костыли:

— Как же ты так? Говорят, тебя из груды металла слесари выпиливали?

— Не помню. Был без сознания. Следователь Захаров при аварийной комиссии Архангельского порта, когда вел следствие, тоже все удивлялся, что я жив. Вместе анализировали причины. За месяц бесед подружились. Настоящий парень и в нашем деле разбирается.

— Так почему же скапотировали? Кляпчин не справился?

— Кляпчин сделал все, что мог. Снежный покров на полосе вместо двадцати сантиметров оказался восемьдесят. А этого нам на борт не передали. Сели нормально, но когда при пробеге стала падать скорость, колеса провалились, и машина перевернулась. Помню, успел только крикнуть:

«Держитесь, ребята! Сейчас оверкиль будет!» А потом характерный грохот, скрежет, дым — и все! Пришел в себя в больнице. Узнал, что все живы. А машину — в металлолом. Грише досталось. Четыре часа висел вниз головой на ремнях под струёй этилированного бензина. А поднять самолет нечем. Глубокий снег не могли преодолеть подъемные краны. Подкоп под Кляпчина сделали. Вытащили без сознания. Кожа вся слезла от бензина. А бортрадиста выбросило при ударе. Отделался испугом, отошел… Самолет жаль, — грустно закончил я. — В общем–то хорошая машина для ледовой разведки.

— Ты выздоравливай скорее, — улыбнулся мне Мазурук. — А летать будет на чем. Иван Дмитриевич Папанин добился: в Полярную авиацию поступают новые самолеты, океанские летающие лодки. Чудо! Спать можно в полете. Спальные места для экипажа, опреснитель, электрокухня. А штурманский стол — футбольное поле, кресло навигатора вокруг него на рельсах ходит!

— А приборы самолетовождения? — не удержался я от любопытства.