Лед и пепел

— А штурман Российского флота Александр Шиллинг разве не предсказал существование архипелага Земли Франца — Иосифа!

— Но, Иван, сколько раз мы гонялись с тобой за подобной облачностью! Сколько раз я зарисовывал и фотографировал такие неуловимые острова, таявшие, как дым, при приближении! И в итоге нам приходилось выполнять более печальную миссию — «закрывать» острова и земли, десятки лет значившиеся на морских картах, как реально существующие.

— То мифы мореплавателей. Наша задача — проверить эти мифы. У нас — не то, что у них, другие возможное! и! У нас техника, крылья!

— Значит, terra incognita?

— А хоть и неизвестная земля! Мне бы этого хотелось. Черт, как обидно поворачивать от самых ворот! — ворчал Черевичный. — Поймет ли и простит ли нам наше потомство, что в наш век радио и электроники, когда человечество задумывается уже о проникновении в космос, на нашем шарике существуют «белые пятна», где никогда еще не ступала нога такого высокоорганизованного существа, как homo sapiens.

— Может, и не поймет, но завидовать будет! Это точно! Тогда уже все пооткрывают. А вот привет наших чиновников от авиации… — вмешался в разговор бортрадист Саша Макаров, протягивая только что принятую радиограмму.

— «Немедленно возвращайтесь базу. Кто разрешил маршрут «белому пятну». Стоимость горючего будет удержана экипажа», — присвистнув, закончил читать Черевичный.

— Как говорят, наука требует жертв!

— Ищет жертв, — поправил меня Иван.

— А вот и другие приветы, — улыбнулся Саша.

— Прочтем после посадки, — отмахнулся Черевичный, плотнее усаживаясь в кресле самолета.

— Ну, нет! Слушайте, славяне: «Борт самолета СССР-Н-275» Восхищен, завидую, мысленно вами Визе». Вторая, внимание! — ликовал Саша. — «Географический институт Академии наук СССР поздравляет блестящей разведкой «белого пятна». Ученый совет». И вот еще: «Для начала блестяще. Наблюдайте, записывайте детально, все чрезвычайно важно будущей работы. Профессор Зубов».

— Где мы сейчас, штурман? — прервал наше ликование Черевичный.

— Широта семьдесят девять градусов пятнадцать минут, долгота сто семьдесят восемь градусов западная. При нашей путевой скорости через девять часов достигнем земли.

И вот неустанно, уже тринадцать часов, молотят стальные винты то голубой, пронизанный солнцем воздух, то плотную вату промозглого тумана, а внизу скованный льдом океан. Впереди земля, сейчас далекая, но оттого еще более родная и близкая. Как–то она нас встретит, нарушителей инструкций.

Еще две навигации наш экипаж выполнял ледовые разведки, неутомимо бороздил просторы океана, все ближе и ближе подбираясь к «белому пятну». Неистовые бураны, туман, обледенение самолета в фронтальных зонах гренландских циклонов… В тяжелых, напряженных полетах вырабатывалось и зрело летное мастерство экипажа, мы становились настоящими полярными исследователями. Какие бы задания мы ни выполняли: вели ли караваны морских судов Северным морским путем или спасали зверобоев, унесенных на льдине, пробивались во мраке полярной ночи на далекие, затерянные в океане острова, чтобы оказать помощь зимовщикам, или ходили в дальние ледовые разведки, — на все мы смотрели как на подготовку к штурму «полюса недоступности». И чем сложнее было задание, тем более четко мы его выполняли. И тем ближе были мы к началу нашего штурма.

Удачно закончив навигацию 1940 года, сложную по ледовой обстановке (приходилось четыре месяца почти ежедневно летать по двенадцать — шестнадцать часов, обеспечивая морские караваны ледовыми картами), глубокой осенью мы вернулись в Москву. Усталые, но окрыленные проделанной работой, мы собрались в кабинете начальника Главсевморпути Ивана Дмитриевича Папанина. Огромная, отделанная красным деревом комната с высокими лепными карнизами… Здесь некогда властвовал Савва Морозов: направлял во все концы света дешевый ситец, так полюбившийся своей яркой пестротой в Азии. Теперь на подставках и в нишах — модели ледоколов и кораблей. Во всю стену — карта Арктики. За столом, по площади равным современной кухне, на котором громоздились разных форм и цветов телефоны, колоритная, брызжущая здоровьем и энергией фигура Ивана Дмитриевича. Весь антураж кабинета, форма Главсевморпути, две Золотые Звезды и десятки орденов его хозяина нагоняли трепетный страх на посетителей. Но это только на тех, кто совсем не знал Ивана Дмитриевича, и в первые минуты знакомства. А потом широкая добродушная улыбка и располагающие, полные открытого лукавства глаза как–то сразу успокаивали, устанавливали дружеский контакт с собеседником. И тот уже влюблено смотрел на Папанина.

— А, здорово, ребята! Вот молодцы, что не забываете старика! — колобком выкатился из–за стола Папанин, пожал нам руки, усадил в прохладные кожаные кресла и, скользнув хитрым взглядом по нашим лицам, добавил: — Ну, пираты студеного моря, хорошо поработали! Моряки довольны. Спасибо вам! А теперь выкладывайте, что задумали? По глазам вижу, неспроста собрались всем экипажем!