Лед и пламень

12 июня ветряк взялся за дело. Аккумуляторы заряжались, и Эрнст веселее насвистывал, сидя за ключом: передал и обязательную норму, и послания нашим жёнам, а я лимит превысил, злоупотребил служебным положением: отправил телеграмму ещё и брату Саше, военному моряку. В тот же день мы сделали ценное, на наш, конечно, взгляд, открытие: кирпичи из снега — отменный строительный материал. Над прорубью появился «дворец» П. П. Ширшова с лебёдкой. И Кренкель обосновался в снежном доме. Если строительство пойдёт такими темпами, решили мы, то можно будет прокладывать улицы, прибивать таблички.

Эрнст принёс очередную радиограмму:

— Вот, уже заказы поступают…

«В Москве низкая облачность, температура — минус десять градусов, видимость — два метра, осадки. Необходимо срочное вмешательство вашей „фабрики“. Примите заказ на хорошую погоду. Саша Погосов».

Этого молодого человека я хорошо знал, и его храбрость, и страсть к розыгрышам. В лагере челюскинцев он был комсоргом. Я знал: если Погосову что-то поручили, выполнит к сроку. Мы встречались много раз и до нашего дрейфа на льдине, и после возвращения. А ближе всего судьба свела нас в годы Великой Отечественной войны, когда мы вместе работали в Мурманске и Архангельске. Иностранных судов приходило много, и с их капитанами Саша очень быстро находил общий язык. Покорял Саша иностранцев и знанием английского языка, и знанием дела, и тем, что не бросал это дело во время бомбёжки.

Была как-то у меня очередная беседа с А. И. Микояном по телефону. Выяснив всё, что его интересовало, Анастас Иванович спросил:

— Как там племянник мой воюет?

— Какой племянник?

— Саша Погосов.

Сразу после беседы я вызвал Сашу к себе.

—… Капитан Погосов по вашему приказанию прибыл.

— Ты что меня подводишь?

— Чем?!

— Почему я не знаю, чей ты племянник?

— Но ведь племянник не звание, не должность, — возразил Погосов.

А тогда, на льдине, он поднял нам настроение шутливой телеграммой.

Но нам было не до заказов, все помогали Петру Петровичу Ширшову.

Выбирая час-другой, я занимался хозяйством. Сделал подвесной столик для гидрологических проб Ширшова, у койки соорудил столик для хранения мелочей, которые могут пригодиться в любую минуту. И пока работал, ворчал вполголоса. Характер у меня, что ли, такой — терпеть не могу писанины. Думал, на полюсе от неё отдохну. Оказалось, здесь её невпроворот: дневник, корреспонденции, ответы на телеграммы. Больше же всего мучал меня дневник. Он и сегодня хранится у меня — большие толстые тетради, густо исписанные карандашом…

17 июня мне не дало уснуть сообщение Кренкеля:

— Через два часа из Москвы в Америку вылетает Чкалов! Ворочался я, ворочался, а перед глазами — Москва.

В тот день мне плохо работалось. Другим — тоже. Эрнст, конечно, понимал наше состояние, то и дело информировал:

— Вылетели.

— Лёгкое обледенение.

— Небольшая тряска в моторе.

— Полет проходит благополучно.

Эрнст не расставался с наушниками, обед и ужин мы ему принесли в радиорубку. Так прошла ночь, в которую никто не сомкнул глаз. Около пяти утра Теодорыч пришёл к нам в палатку:

— На полпути между островом Рудольфа и полюсом. Потом ещё раз пришёл:

— Передали: «Идём по 58-му меридиану к полюсу. Справа — циклон. Слева — ровный облачный слой».

В 5.50 утра я услышал ровный, равномерный шум. Нет, не шум — гул.

— Самолёт!!!

Облака застилали все небо, а так хотелось увидеть самолёт с буквами «СССР» на борту! Гул все тише, тише… Совсем исчез. Вместе с ним исчезли и наши надежды на письма, газеты. Я задумался.

Кренкель тронул меня за плечо:

— Запускаем аварийку? Ветра нет, аккумуляторы сели, а нам Чкалова надо слушать: мы для них — последний советский пункт связи.

Запустили мотор.

— «Перевалили полюс. Попутный ветер. Видели ледяные поля с трещинами и разводьями. Настроение бодрое».

Жаль, нельзя ребятам послать тёплую радиограмму. Но до полного отбоя было ещё далеко, и Эрнст решил немного поспать: он не смыкал глаз более полутора суток.

Обычно мы ревниво следили за тем, когда кончались одни сутки, начинались другие. Только не в этот раз. Волновались за экипаж.

— Чкалов летит над Канадой. И наконец-то:

— Сел в Америке на аэродроме в Ванкувере! Мы дружно крикнули: «Уррра-а-а!»

Потом отправили в Главсевморпути телеграмму: «Полет Чкалова обслуживали метеосообщениями, а также следили по радио наравне с другими станциями. Рады, что нам удалось услышать шум моторов над нами. Станция на полюсе, перелёт Чкалова — это логическое развитие всей работы по освоению Арктики. Несомненно, в самые ближайшие годы такие перелёты наши самолёты будут совершать регулярно. Необходимо, однако, иметь метеосводки севера Гренландии, Канады. Мы лично надеемся принять в этом участие. Не сомневаемся, в ближайшие годы на острове Рудольфа, также на полюсе будем продавать пирожки транзитным пассажирам. Папанин, Кренкель». Ко второй части телеграммы руку приложил Эрнст: без шутки он не мог обойтись даже в официальном документе.