Лед и пламень

— Так мы же ещё ничего не выполнили, нам выполнять и выполнять, — не сдавался Женя.

— Будем считать, братки: мы получили аванс.

На том и порешили. Отправили благодарственную телеграмму в Москву, поздравительные — всем участникам посадки на льдину, а Эрнст сел принимать с острова Рудольфа телеграммы. Нашу радость понять можно.

Вступавших в комсомол в тот год спрашивали: «Назовите посёлок, где все жители орденоносцы, а один — Герой Советского Союза». Имелся в виду наш «посёлок» — станция «Северный полюс-1».

В один из следующих дней я копал во льду яму для продуктов и ухитрился пешней попасть по пальцу. Эрнст выступал в роли сестры милосердия — наш штатный «доктор» Ширшов в тот момент вытаскивал из океана сетки с разной мелкой живностью, Эрнст смазал мне палец йодом, перевязал. Как работник физического труда я временно вышел из строя, перешёл на умственный — взялся приводить в порядок свой дневник. Я, конечно, не думал тогда, что дневник будет опубликован, что книга «Жизнь на льдине» будет пользоваться таким успехом…

Когда первые издания «Жизни на льдине» появились на Западе, на неё было очень много рецензий. Приведу лишь некоторые из них, прошу только понять, что мной руководит не авторское тщеславие — писателем я не был и уже, естественно, не буду. Интересна реакция мира на факт нашей жизни на льдине.

«Из этой книги вы можете точно узнать, как жила четвёрка русских — что они читали, что они ели, что они делали — это записывалось изо дня в день и, по словам Папанина, изложено в книге в том же виде, точно, как это было записано, без прикрас и изменений. Это — одна из замечательных историй об Арктике».

(«Геральд трибюн», 5 мая 1939 г.)

Большой интерес представил для меня отзыв дочери адмирала Пири — Марии Пири:

«Для среднего читателя книга может показаться несколько скучной, ибо состоит она из повседневных фактических записей о жизни четырех советских учёных. Но скука, если таковая и будет испытываться, всецело вызвана формой этой книги. Всё, что касается научной работы, до ужаса монотонно: бесконечные детали, неустанное упорство вплоть до драматической развязки… Но в беспокойной жизни на льдине, служащей игрушкой любому капризному арктическому течению, нет ничего скучного или монотонного. Когда от прихоти бешеного шторма или пурги зависит сама жизнь людей, тот факт, что им удавалось вести научную работу, являющуюся первопричиной их пребывания на льдине, сам по себе особенно глубоко может взволновать читателя…

Похвалы от начальства с материка и постоянные свидетельства по радио об интересе и гордости, возбуждаемых экспедицией в сердцах советского народа, настолько вдохновляли их, что после целого дня изнурительного труда они просиживали ночи напролёт, болтая, как дети, и призывая друг друга к ещё более усиленной работе. Для любителей Арктики и учёных эта книга необходима».

Что ж, если «Жизнь на льдине» именно так поняли даже на Западе, цель была достигнута!

Каждый день мы от души радовались успехам Эрнста: карта, на которой он делал пометки, постепенно становилась рябой от точек: это были места, с которыми Теодорыч установил связь. И с норвежцами он беседовал, и с французом из Реймса, и с коротковолновиком из Нью-Йорка. Я представлял, какую рекламу они имели: шутка ли, связались с Северным полюсом! Эрнст пообещал, что первый советский радиолюбитель, связавшийся с ним, получит его личный приёмник, находящийся в редакции журнала «Радиофронт». Ну и посыпалась же к нам радиоинформация из самых разных городов страны. Мы беспокоились, надолго ли Кренкеля хватит: заботиться о сохранности аппаратуры и держать связь с материком, передавать радиограммы, статьи и дежурить, помогать товарищам. Нагрузка, что и говорить, огромная. Впрочем, а кому было легче?

Пётр Петрович Ширшов порою вовсе не ложился спать: вёл суточные гидрологические станции. Когда мы начинали обсуждать итоги научных наблюдений, разговор затягивался надолго.

Наша льдина дрейфовала на юг почти вдоль Гринвичского меридиана со средней скоростью четыре мили в сутки. Начиная с 5 июня льдина двигалась зигзагами, шла то к востоку, то к западу. В общем дрейф нашего поля был подчинён направлению ветра, мы лишь уклонялись несколько вправо благодаря вращению Земли.

Фёдоров ежедневно проводил астрономическое определение нашего местонахождения, точность — до четверти мили. Метеорологические наблюдения велись четыре раза в сутки.

В июне средняя температура у нас была равна двум градусам тепла, наиболее низкая температура — минус один градус.

Все пробы воды с различных глубин океана, обработанные в гидрохимической лаборатории Ширшова, показали: всюду вода с положительной температурой, солёная.