Когда они вернулись домой и весело распрощались с Грейнджерами, Брин прошла прямо в кухню. Она положила в чашку немного заменителя сахара, с которым только и пила теперь чай, а Хэдриану два кусочка рафинада. Он уже сонно позевывал, когда она протянула ему чай.
— Хэдриан, как бы ты отнесся к перемене своей фамилии? — вдруг спросила она.
Он удивленно заморгал.
— Не знаю. А почему ты спрашиваешь?
— Потому что хочу сменить свою.
Хэдриан почувствовал тревогу в душе. Он знал, что она что-то затевает. Просто нюхом чувствовал.
— Зачем тебе это, Брин? И на какую же другую ты собираешься ее сменить?
— На Брайони Роуз. Я подумала… Брайони — это мое настоящее имя, в конце концов. И Роуз — тоже мое имя. Поэтому на самом деле я не меняю ничего.
— Кроме того, что избавляешься от фамилии Виттейкер, — резко сказал Хэдриан, не обращая внимания на ее недовольную гримасу. — Зачем это нужно, Брин? У тебя все в по… ты хорошо себя чувствуешь?
Хэдриану невольно пришло в голову, не страдает ли его кузина каким-нибудь нервным расстройством. Все эти переживания последних месяцев, смерть отца и сестры…
Брин печально улыбнулась, прочтя его мысли.
— У меня все нормально, Хэдриан. Но я не была с тобой полностью откровенна. Речь идет… о Кэти. — Она поставила чашку на стол и достала из своей сумочки листок с последней дневниковой записью Кэти. — Мы с папой не показали это тебе, потому что… Ну, мы считали, что это наше… наше личное дело. Но сейчас, я думаю, ты должен прочесть.
Хэдриан хмуро посмотрел на листок бумаги, который она протягивала. Ему не хотелось брать его.
— Ты не показывала это следователю, так ведь? Ты понимаешь, что поступила незаконно?
Брин не стала увиливать.
— Папа не хотел, чтобы эту запись читали в следственном отделе. Он чувствовал себя виноватым, ведь именно он взял в банке ту злосчастную ссуду под залог фермы. В результате чего Кристофер Джермейн и смог забрать ее у нас.
— Джермейн? А он-то какое имеет к этому отношение? — резко спросил Хэдриан, который немного знал о «Джермейн корпорейшн», поскольку его компания пробовала, правда безуспешно, сотрудничать с ней.
— Самое прямое, — категорично заявила Брин. — Он был главной причиной самоубийства Кэти.
Хэдриану не понравилась категоричность ее тона. Сам он отнесся к ее заявлению недоверчиво. Неохотно он протянул руку и взял листок. Это был почерк Кэти — он сразу его узнал. У него невольно сжалось сердце, когда он прочел эти несколько фраз.
— Не знаю, что и сказать тебе, Брин, — тихо произнес он наконец, и она инстинктивно тронула его за рукав. В этот момент она решила, что не будет просить у него помощи, а все сделает сама.
— Я не позволю ему остаться безнаказанным после всего этого, — проговорила Брин спокойно, точно самой себе. — Не из-за Кэти, не из-за папы даже, а чтобы восстановить справедливость.
Хэдриан поднял глаза от записки, и холодок пробежал у него по спине.
— Брин, что ты задумала? — спросил он подозрительно, невольно понизив голос.
Брин взяла записку из его ослабевших пальцев и сунула обратно в сумку. Не решаясь посмотреть ему в лицо, она прошла к окну и уставилась на кафедральный собор, золотящийся в огне прожекторов на другой стороне улицы. Какой он красивый, сложенный из золотистого камня, с двумя башенками и шпилями, высокими аркообразными окнами. Как странно, что она никогда не обращала на него внимания прежде.
— Брин?
Она повернулась, глаза ее не были видны за очками, но Хэдриан знал, что они снова стали тигриными.
— Брин больше не существует, — сказала она таким твердым голосом, какого он никогда не слышал у нее прежде. — Меня зовут Брайони Роуз. Первое, что я завтра сделаю, постараюсь оформить это по закону.
Хэдриан встал.
— Ну, а потом?
— А потом я буду продолжать сидеть на диете и заниматься гимнастикой как сумасшедшая.
Хэдриан сделал к ней шаг.
— А после этого?
— Обрежу волосы. Линнет говорит, что они слишком длинные. У них нет формы.
— И что еще?
— Посмотрю, можно ли подобрать к моим глазам контактные линзы.
— Понятно. Ты хочешь, чтобы Брайони Роуз совершенно не походила на Брин Виттейкер.
— Да. Я стану совершенно другой.
Хэдриан подошел близко к ней. В его глазах светилось сочувствие, а сердце взволнованно билось.
— Зачем это, Брин?
— Брайони.
— Зачем, Брайони?
Она твердо посмотрела на него.