Лёд и пламень, или Великая сила прощения

Мимо медленно прошёл длинноволосый знаменосец мертворождённых, на нём буквально висел его предводитель. Нога Хулдреда была неестественно вывернута в нескольких местах. Только теперь я понял, зачем высокие голенища сапог были со всех сторон обшиты железными полосами, чтобы не дать врагу перебить ножное сухожилие. Но нога Хулдреда была перебита под коленом, видимо, сильнейшим ударом наотмашь орочьим ятаганом. И, по-видимому, при попытке опереться на неё, предводитель бледноликих воинов вывихнул голень, которую удерживал в более или менее правильном положении узкий сапог. В груди, как раз там, где находится сердце зияла рваная рана. Странное и страшное это было зрелище. Я бы предпочёл увидеть привычную картину окровавленного тела, чем видеть живого человека, который с холодным безразличием взирает на мир своими неподвижными белёсыми глазами, на бледном лице которого не дрогнет ни один мускул, не отразиться ни одной эмоции. Заметив мой пристальный взгляд, воин передвинул то, что осталось от изрубленного нагрудника так, чтобы тот закрывал ужасную рану на груди. Не преуспев в этом благородном начинании, он досадливо дёрнул левым плечом и махнул рукой. Я прирос к месту и почему-то взглянул на Доррена.

– Ты видел, – тихо сказал я, чтобы не услышал мертворождённый. – это характерный жест Мартина.

– Говорят же, что ученики и наставники со временем становятся похожи между собой, – пожал он плечами, – наверное, слуги и их хозяева тоже.

В тоне Доррена звучала небрежность, но почему он отводит глаза?

Тем временем бледноликая пара почти поравнялась с нами. Хулдред с жаром что-то объяснял своему провожатому, жестикулируя так, что до меня долетал ветерок, а может это было дыхание смерти, источаемое этими воинами. До меня донеслись мысли Хулдреда: