Лед и вода, вода и лед

Бьёрн стоял в нерешительности на пороге своей комнаты. Может ли он погасить лампу? Хотелось хоть немного побыть в темноте, но было ясно — больше он уже не волен делать то, что хочется. Каждое действие следует взвесить и измерить, прежде чем осуществить, а потом представить себе возможную реакцию девчонок на улице. Сейчас они носятся с ним, они вознесли его так высоко, что можно уже дотянуться до облаков, но Карл-Эрик из звукозаписывающей компании раз за разом давал понять, что и упасть он тоже может их же властью. Поэтому обращаться с ними надо с предельной осторожностью. Приближаться к ним Бьёрну следует ровно настолько, чтобы поддерживать их грёзы, но в то же время держаться на достаточном расстоянии, чтобы не испачкать эти грёзы чем-то, хоть отдаленно напоминающим действительность. Так что оставалось только одно. Он поправил водолазку, решительно провел рукой по волосам, затем твердым шагом прошел через освещенную комнату к окну и сделал вид, что чем-то занимается за письменным столом. Всего через мгновение девчонки обнаружили его присутствие и испустили крик — тот крик, что колеблется меж ликованием и плачем, крик, уже неделями преследовавший его и который он втайне представлял себе в виде тюремной решетки. Он изобразил удивление и выпрямился, потом выглянул в окно и улыбнулся, приветственно подняв руку. И тут же отвернулся и ушел, словно кто-то вдруг позвал его или вдруг появилось какое-то срочное дело.

Нет. Свет тушить нельзя. Не теперь, пока они там еще стоят. Могут понять как недружественный жест. С другой стороны, он не может позволить им смотреть на себя досыта, тогда он скоро превратится в самого обычного парня в самом обычном доме, а для того, кто только что касался облаков, это глубокое унижение. Он еще мгновение постоял у окна, уронив руки, а потом прижался к стене и боком стал продвигаться к двери, стараясь, чтобы его тень не была видна. Можно прилечь ненадолго в комнате у Сюсанны. У нее свет уже выключен. И девчонки в ту сторону не смотрят.

Ей подарили новое покрывало на кровать. Белое. Кружевное. Похожее на те кружевные салфетки-снежинки, которые вечно вяжет ее бабушка, мать Биргера. Может, это сотня бабушкиных салфеток срослась в один большой подарок на день рождения? Пожалуй, так и есть. В таком случае он тоже скоро получит новое покрывало. Хотелось бы надеяться, что не черно-белое. Бабушка Сюсанны дарила ему черные и белые салфетки восемь лет подряд, с тех пор как он в одиннадцатилетнем возрасте сообщил ей, что это цвета футбольного клуба «Ландскрона-БоИС» и что он будет там играть, когда вырастет. Салфетки были такие уродские, что Бьёрн их немного боялся.

Он лег, заложив руки за голову, и лежал неподвижно, пытаясь не думать об этих девчонках перед домом и обо всех остальных девчонках. Чего им надо? В самом деле? И почему им надо этого именно от него? Они никогда так не визжали по поводу остальных парней из их группы, и крики перед их выходом на сцену всякий раз переходили в вой перед его собственным появлением. Это был факт, — факт, которые они, все пятеро, пытались игнорировать, факт, тем не менее будоражащий, дразнящий и вызывающий раздражение. Не далее как позавчера на репетиции Томми прервался прямо посреди композиции и объяснил довольно прохладно, что это само по себе, конечно, прикольно — быть таким невдолбенным красавчиком, но если бы еще и мелодию не врать, то было бы не хуже. Никлас и Буссе рассмеялись, а Пео выбил стремительную дробь на своем барабане, прежде чем поймал взгляд Бьёрна, и выкрутился только тем, что поднял палочки и принялся снова отсчитывать такт той же композиции. A-one-a-two-a-three… [4]