Лед под ногами

– Я пришел к выводу, что с Дмитрием Олеговичем нам не по пути. Он становится политическим отщепенцем со своим радикализмом, националистическими лозунгами. Это тупик. Его очень скоро задавят.

Нам же необходимо будущее.

– Ты и так уже везде побывал. И в коммунистах, и в демократах, и с нацболами…

– Вот давай возьмем пива, обсудим, как строить отношения с властью.

– Я никак не строю. Мне за вами наблюдать интересно.

Они направились к бару. Сергей что-то продолжал объяснять… Чащин выпрямился, кивнул гардеробщице:

– Ладно, спасибо. Если встретите… м-м… Аминет, передайте…

– Да как я ее встречу? Она вряд ли вернется.

– Ну, всякое в жизни бывает.

– Да уж, – гардеробщица кривовато усмехнулась, – бывает.

В продовольственном магазине на углу Большой Лубянки и Фуркасовского переулка купил еще бутылочку “Московского”. Уже у кассы, побоявшись, что слишком опьянеет, добавил к коньяку плитку горького шоколада.

Коротко, чтоб случайно не проглотить все, приложился прямо у двери магазина. Огляделся. До метро две минуты неспешным шагом. Полчаса езды до дома. “И что? Что там?.. Там же – он”, – в первый раз в жизни с настоящим, похожим на ненависть раздражением Чащин подумал о

Димыче; испугался этого и тут же себя оправдал: “Ну а как он себя ведет?! С ним невозможно. Два месяца черт знает чего”.

Вспыхнула наивная, детская надежда: а вдруг его нет, в квартире тихо и просторно – квартира опять только его… “Сейчас нет, через час вернется, – безжалостно убил надежду Чащин. – И никуда он не уедет – вчера весь день ныл, что денег уже и на метро нет. Намекал, чтобы дал… Нищеглот”.

Подрагивая от сырого, липкого холода и коньячного возбуждения, достал мобильный. С минуту смотрел на темный мертвый дисплей, перебирая в уме тех, кому можно позвонить, с кем встретиться…

Виктория? Два часа с ней в обмен на четыре тысячи рублей, а потом все равно надо будет решать, что дальше. А дальше все равно туда, где Димыч. Слышать его голос, отвечать на его вопросы, сталкиваться в дверных проемах, ложиться на один, пусть и широченный, диван…

Нет, хорош! Надоело. Ну приехал, ну погостил. И давай – или обратно, или как-то жизнь устраивай. На работу иди… Нет, удобно приспособился!.. Чащин вспомнил где-то услышанное выражение

“лестничная философия”. Зло усмехнулся. Над собой. Да, за последнее время в этой философии поднаторел: сам с собой дискутирует, возмущается, негодует. Действительно, как выброшенный на лестничную площадку доказывает закрытой двери свою правоту… Поехать и все напрямую сказать. И пусть решает. А так это до бесконечности может тянуться!..

Но вместо того чтобы пойти к метро, – втайне от себя стараясь найти какой-нибудь выход или хотя бы отсрочить с Димычем разговор, – Чащин нажал на мобильном кнопку с зеленой трубкой – дисплей ожил, осветился.

Глотнул из бутылочки, шумно выдохнул. Нашел номер мобильника Макса.

Поднес трубку к уху.

Размеренные, спокойные гудки. Тупо-уверенные. И на смену им – жизнерадостный голос:

– Дэн, ты, что ли?

– Да, я. Привет.

– Здор-рово! Ты как там?

– Да так… Дела всякие, проблемы.

– А-а, ну да. Проблем хватает. Эт точно.

– Слушай, Макс, можно к тебе подъехать?

– Х-хо! – с восторгом перебил тот. – Да ты знаешь, где я?!

– Где?

– Да во Франкфурте! Прикинь! Вчера утром прилетел… Офиг-геть! -

Макс замолчал. – Алло?

– Да-да, слышу, – отозвался Чащин, левой рукой скручивая крошечную крышечку, – говори.

– Я тут в шоке вообще! Тут, прикинь, прямо в центре города – целый квартал! Сплошные бордели! В самом центре! Двадцать пять евро за полчаса. И всякие разные. Одна тут из Доминиканской Республики, тыковка вообще!..

– Ладно, Максим, – с усилием произнес Чащин, – рад за тебя. Приедешь

– расскажешь. – Нажал отбой.

Допил коньяк. Передернулся. Зажевал шоколадкой… Известие, что Макс не поблизости от изношенной софы, не за компьютером, а черт знает где, поразило, но не расстроило. Наоборот, стало даже как-то странно-весело. И кто-то внутри скомандовал: “А теперь – домой!”.

21

– Наконец-то! – встретил Димыч. – Я тебе звонил-звонил – занято. Где шлялся-то?

– Так…

Чащин повесил пальто, не нагибаясь, одну о другую, стянул туфли… В метро он подремал и неприятно, тяжело протрезвел; хотел было купить бутыль пива – для разговора, – но не стал. Лучше так. Любой алкоголь предполагает желание сгладить, замириться, а когда без него – получается серьезнее. Некуда отступать, не за что прятаться.

– В курсе?! – Димыч был страшно оживлен. – Счас только по радио передавали…

– Я – не в курсе, – перебил Чащин, вошел в ванную, замкнул дверь.

Долго умывался холодной водой, почистил зубы. Потянулся к висящему на змеевике полотенцу, но почувствовал брезгливость; вышел, достал из шкафа свежее, махровое…

– Дэнчик, я тут мяса пожарил, – голос из кухни. – С жилами, правда, но какое было.

– Я не хочу есть.

– А че? Я ждал, не ужинал…

– Не хочу! – уже жестче повторил Чащин, прошел в комнату.