Лед под ногами

Дегтярев с нажимом, показывая, что еще в силе, сжал ее, тряхнул, отпустил. Кивнул по-хозяйски на соседний стул.

– Присаживайся.

На столе для совещаний – ополовиненная бутылка армянского коньяка с четырьмя звездочками, разломанная плитка шоколада, грубо порезанный лимон…

– Та-ак. – Дегтярев деловито наполнил стопки.

Выпили за встречу. Чащин передернулся от медленно сползшей вниз по пищеводу маслянистой, жгучей жидкости, скорее соснул ломтик лимона.

Привычно подумал про коньяк: “Паленка”.

– Значит, Игорек, посмотришь? – наверное, завершая беседу один на один, уточнил Дегтярев. – Материал уникальный. И никто про эти болота не знает всей правды…

– Какой разговор*,* – перебил Игорь. – Обязательно! Вы ж знаете,

Геннадий Борисыч…

Но тот словно не услышал:

– И посреди островка – храм пятиглавый, с двумя приделами.

Красота-а! Как камень туда доставили, железо, остальное – уму просто непостижимо. Там вокруг топи страшные…

– Хорошо-хорошо, завтра же посмотрю. Наливайте.

Чащину было неуютно рядом с Дегтяревым, да и вообще тяготило общение с такими вот, считающими себя крепкими, но уже чувствующими близкую немощь и пытающимися доказать, что они еще не развалины, мужчинами.

В пятидесятые годы Дегтярев служил в военной авиации на Дальнем

Востоке, совершил какой-то подвиг, о котором не любил рассказывать, но за который был удостоен награды, получал теперь приличную пенсию.

Об авиации, правда, Дегтярев почти не вспоминал, зато о былых походах, поездках в глухие уголки Союза, которыми увлекся, перестав летать, – при каждой встрече… Игорю он был чем-то симпатичен, интересен.

– Как Новый год-то отметили? – прожевав кусок шоколада крепкими, наверняка искусственными зубами, спросил гость.

Игорь пожал плечами:

– Я дома, с семьей.

– И не ездили никуда?

– Нет… Отсыпались.

– Зря, зря. – Дегтярев повернулся к Чащину: – А ты чего?

– Я? – Чащин попытался вспомнить, что делал в Новый год; ничего не вспомнилось, и казалось, что с новогодней ночи прошло не полмесяца, а полгода. – Тоже так…

– Эх, ребятки, зря вы жизнь свою маринуете. Потом ведь жалеть начнете. Сели бы в поезд тридцатого – и вперед. И где-нибудь в

Архангельске, в Кандалакше, среди снегов белых… Я вот как-то…

– М-да, – перебил сладковатым и грустным вздохом Игорь. – Молодец вы все-таки, Геннадий Борисыч, ваше поколение. Куда-то ехали, что-то видели.

Чащину захотелось возразить – сказать, что и их поколение тоже поездило, повидало немало. Но Дегтярев опередил:

– Да тут не от поколений зависит. Везде есть свои тюфяки и свои… такие. Вот Дениска же тоже всю Русь исколесил. Помнишь, рассказывал?

Зря, что теперь закис, жиреть даже начал. Смотри, сердце посадишь, на жопе-то сидя!.. Нет, но среди наших, конечно, больше романтиков было. И жизнь, ребятки, живее была.

– Ну, за романтику! – поднял стопку Игорь. – Обещаю, в апреле возьму своих – и… как там? – в Кандалакшу.

– И отлично, – заулыбался Дегтярев. – Детям полезно. Там такое море, ребятки! После Чупы заливы начинаются, острова, озер полно. А рыба!..

– Вот мы вас возьмем, Геннадий Борисыч, проводником. Я порыбачить когда-то любил.

– Да не-ет, Игорек, я уж – все. – Дегтярев помрачнел, постарел мгновенно. Стало видно, что ему за семьдесят и тайком от всех он наверняка принимает какие-нибудь сильнодействующие лекарства. – Я отъездился.

– Что так? Здоровье?

– А, не в одном здоровье дело… На Новый год-то подарок нам какой сделали. Паразиты. Все тянут из людей и тянут… Мне еще терпимо, а простым-то… Обложили со всех сторон.

– Это вы про отмену льгот? – спросил Чащин – мельком видел на днях по телевизору, как пенсионеры перекрывают дорогу, толкаются с кондукторами, митингуют.

– Ну да, про нее. Отрезали нас – подыхайте. Какие-то гроши пообещали…

Игорь сочувствующе вздохнул, а Чащин глянул на часы:

– Шесть. К сожалению, мне пора. Встреча… – И приподнялся.

– Погоди ты, Дениска! Ты что? – Дегтярев гневно поднял брови. -

Сейчас добьем пузырек-то.

И Игорь поддержал: выпьем и разойдемся.

Чащин сдался. Честно говоря, лень было возвращаться в свой кабинет, ждать, пока компьютер отключится, потом спускаться на улицу в холод, идти одному до метро… Крошечная порция коньяка быстро дала о себе знать – стало легко и умиротворенно, и ласковый шепоток внутри обещал от этой пустой вообще-то, ненужной посиделки чего-то особенного.

Выпили на этот раз за справедливость. Дегтярев шумно, как после водки, выдохнул, бросил в рот шоколад. Посопел раздумчиво, сказал:

– Я пожелать хочу… Пожелать вам хочу, чтоб не забывали, что вы – мужики. Сейчас мужиков превращают… даже не знаю в кого. Во что. И пресса эта, и телевизор. Вон – сплошь в бабских нарядах, в колготках. Тьфу! А книги… Я у внука беру книги, которые модные, смотрю – и что не мужик там, то обязательно слизь какая-то, эти… метросексуалы сплошные. И везде это, это…

“Чего он с цепи сорвался?” – удивился Чащин и решил возразить:

– Мы в журнале стараемся…