Леда без лебедя

Сидя под кустом ежевики, Фьора распевала во весь голос, а овцы вокруг щипали листья, взбираясь на холм; она пела и упивалась благостным ароматом воздуха и наслаждалась светом, глядя на гигантские дубы с их возносящимися мощными стволами, с распластавшимися узловатыми ветвями, усеянными желудями. На всей растительности чувствовалось дыхание горного ветра, шелестела листва, раскачивались ветки, мелькали желуди, у подножия дерева под веселым прищуром солнца тени принимали причудливые формы. Свиньи разбрелись и с довольным видом похрюкивали от изобилия пищи. Растянувшись на земле, Фьора пела о гвоздике; Тулеспре, тяжело дыша, вкушал свежесть воздуха и ее голос, а над всей этой здоровой, благостной мощью молодых растений, животных, людей простиралось лазурное небо.

Тулеспре приник к влажной нетронутой траве и почувствовал, как кровь в его жилах закипает, бродит, словно молодое вино. Мало-помалу прохлада освежила его перегретую кожу, испарения от копны сена щекотали разгорченные ноздри сладострастным ароматом, в глубине травы копошились насекомые, он ощущал, что по коже и по волосам как-то странно побежали мурашки, сердце застучало в такт необузданному напеву Фьоры.

Свинопас слушал. Затем он пополз по траве, будто ягуар за добычей.

— Вот ты где! — закричал он, вскакивая на ноги, и раскатисто засмеялся.

Пастушка не испугалась, выразительная насмешливая улыбка искривила ее губы.

— Ну и кем ты прикидываешься? — в голосе ее звучал вызов.

— Никем.

Они умолкли. Там, вдалеке за холмом, в густых зарослях, у подножия безлесых гор рокотали воды Пескары.

Все существо Тулеспре сосредоточилось в зрачках, а зрачки не отрывались от этой строптивой меднокожей пастушки.

— Пой! — прервал он наконец молчание дрогнувшим от страсти голосом.

Фьора повернулась, на ее карминных губах играла улыбка, обнажавшая два ряда миндалевидных белых зубов. Она вырвала с корнем пучок свежей травы и страстно швырнула ему в лицо, словно запечатлела поцелуй. Тулеспре весь затрепетал, он ощутил аромат женщины, еще более острый и пьянящий, чем запах сена.

* * *

Йоццо лаял, по приказу хозяина сгоняя разбредшееся стадо. Наступил вечер. Теплая дымка окутала вершины деревьев, дубовые листья отливали серебром при каждом дуновении ветра, стайки диких птиц, мелькнув в алеющем воздухе, улетали. Со стороны карьера Манопелло порыв ветра время от времени доносил запах асфальта и голос Фьоры, удалявшейся по лощине среди зарослей можжевельника.

Свиньи, с трудом волоча набитые животы, спускались по склону, усеянному красными цветами люпина. Тулеспре шагал следом, напевая частушку о гвоздиках, и прислушивался, не донесется ли еще раз трепетный женский голос. Стояла тишина, в которой зарождалось множество неопределимых звуков, из всех церквей легкими волнами грусти лилась «Аве Мария». Влюбленному Тулеспре аромат цветущих деревьев напоминал женщину.

Вышли на проселочную дорогу, на обочине дремали припорошенные пылью кустарники, полная луна расстилала впереди по земле настораживающе белую полосу, стадо смотрелось темным пятном, и во всеобъемлющем покое, при лунном свете иногда раздавалось в тишине приглушенное хрюканье, потом монотонный топот, однообразное заунывное пение возчиков, вялое позвякивание бубенцов на сбруях лошадей.

* * *

Роща в Фаре оказалась подстрекательницей. Этим утром посвистывали дрозды, резная листва смотрелась на фоне бирюзового неба словно вышивка, слышался радостный шелест, в каплях недавно прошумевшего дождя искрились тысячи переливающихся радуг.

А вблизи и вдали вся обласканная солнцем окрестность от холма Петранико до оливковых рощ Точче дымилась испарениями.

— Эй, Фьора! — окликнул Тулеспре девушку, резво, словно телочка, спускавшуюся вслед за стадом овец по тропинке, среди гранатовых зарослей, прямо к воде.

— Я к реке, — отозвалась она, и вместе с овцами скрылась из виду.

Тулеспре услышал треск ломающихся ветвей, прерывистое блеяние на склоне, топот, потом всплеск, позвякивание колокольчиков и льющийся прозрачной струей напев. Он забыл про свиней на пастбище и бросился вниз по склону, будто зверь, почуявший самку.

Над пропитанной влагой почвой бурно пульсировала, била ключом энергия стволов, побегов, стеблей, напоминавших малахит; они стлались по земле, переплетаясь, как змеи, не ослабляя крепких объятий в борьбе за ласку солнца. Желтые, синие, ярко-красные орхидеи, пунцовые маки, золотистые лютики испещрили всю эту цепкую зелень, жаждущую влаги; плющ, жимолость, перебрасываясь от ствола к стволу, витками впивались в кору; с кустарников, заслоненных от света, гроздьями свисали ягоды, ветер, словно напряженное человеческое дыхание, вздымающее грудь, предвещал бурю, сок с кисловатым запахом расползался в тени, и посреди этого триумфа растительности пронзительно трепетала любовь двух юных существ: Фьора и Тулеспре наперегонки мчались по крутому склону к Пескаре.