Леденящий ужас

В глубине души Квентин был благодарен Дайане за то, что та оборвала их беседу, предоставив ему возможность хорошенько все обдумать. Он хотел помочь ей, должен был помочь, но из всех помощников у него было лишь чутье. А оно подсказывало ему не торопиться, действовать осторожно, задавать вопросы, когда Дайана будет готова отвечать на них, и информацию о паранормальном сообщать только тогда, когда девушка готова воспринять ее. Иначе говоря, анализируя сообщения Дайаны, опереться он мог лишь на свое чутье да еще на ее эмоции.

«Две трети жизни в наркотическом дурмане. Господи, да это же ад кромешный!»

Квентин не мог удержаться, чтобы не чертыхнуться в адрес врачей, не помянуть неласковым словом ее отца. Они не проявили здравомыслия, просто отвергли другую возможность. Им и в голову не приходило, что Дайана – совершенно нормальный человек.

– Ведь так все элементарно – и никто не догадался, – пробормотал он. – Они столкнулись с тем, что не могли объяснить, с опытом и поведением, которые не могли понять. Перепугались и сделали первое, что умели, – загнали проблему вглубь. Вот так они медицинские вопросы и «решают».

Самым страшным было то, что все эти эксперименты проделывались над Дайаной еще до полового созревания. А потом ее бросили. Полуживую, полубезумную. Бледную, слабую и безвольную тень Дайаны. И выбиралась она из своего кошмара сама.

«Нужно ли удивляться, что она смотрит на мир с подозрением? Слава Богу, что после таких издевательств Дайана осталась здоровой, со светлой головой. Да она мир-то увидела по-настоящему совсем недавно. И как она его восприняла? После ошеломляющего осознания своего прошлого состояния. С обостренной, почти болезненной восприимчивостью».

Действительно, теперь Дайана все понимала. Хотела ли она выразить словами или нет, умом она понимала, что фактически находилась на краю гибели. Врач, что снял ее с таблеток, шел на громадный риск. У Дайаны был всего один шанс остаться в живых и не потерять рассудок.

«Слава Богу, он ей выпал. – Квентин покачал головой. – Конечно, она пережила шок. Особенно когда осознала, что ее предали. Предал отец – человек, которому она больше всех доверяла. Пусть из самых лучших побуждений, пусть во имя любви и заботы. Но на самом деле – предал. А затем врачи, накачав ее медикаментами, окутали наркотическим дурманом. Покорность – вот чего от нее добивались. Не гуманизм ими двигал, а желание любыми средствами стереть те уникальные шероховатости характера, которые и делали Дайану Дайаной. Для того чтобы «вылечить» девушку, а на самом деле – унифицировать, сделать подобной многим другим».

Так или почти так с горечью в голосе говорила Квентину она сама, мучаясь от внезапного осознания потери стольких лет жизни.

«Теперь мне тридцать три. Надеюсь, считать ты умеешь?»

Дайана словно вышла из комы или болезненного полусна, в котором находилась треть жизни, и обнаружила, что все годы пребывала в нереальном мире. Пока она дремала, время проходило мимо нее.

– Столько лет потерять... – простонал Квентин.

Он продолжал беспокойно ходить по комнате, как-то незаметно для себя прошел в спальню, приблизился к окну. Он смотрел в ночь. Приглядевшись, Квентин вдруг понял, что из окна виден коттедж, в котором на третьем этаже находится номер Дайаны. Под окнами коттеджа росли кустарники и декоративные деревья.

«Наблюдай».

Квентин замер. Напрягся, затаив дыхание, вслушиваясь в тихий шепот.

«Сегодня ты должен наблюдать».

Прошло несколько долгих, томительных секунд. Только догадавшись, что продолжения не будет, Квентин позволил себе глубоко вздохнуть. Он понял, что подсказала ему интуиция – в эту ночь он не должен спать. Ради Дайаны он обязан следить за ее коттеджем.

А возможно, и ради ее безопасности.

Квентин видел входную дверь коттеджа, большую стеклянную дверь на балконе в номере Дайаны. Коттедж был хорошо освещен сильными лампами. В Пансионе они были развешаны повсюду, для удобства постояльцев. Квентин разглядел даже дверные ручки.

Он машинально сосредоточился, сконцентрировал взгляд на коттедже. Постепенно ландшафт вокруг него начал исчезать. Прошла минута – и остался только коттедж; кусты, деревья, клумбы – все скрылось. Входная дверь, казалось, находится так близко, что протянешь руку – и дотронешься до нее.

Ему нужно было усилить зрение, одновременно заблокировав все остальные органы чувств, – ничего не слышать, кроме тишины, не ощущать никаких запахов. Он оперся на оконную раму, но не ощутил прикосновения к ней. Мозг его был спокоен.

Бишоп предупреждал Квентина, что занятие это чревато неприятными последствиями. За усиление одного из органов чувств за счет подавления других неминуемо придется заплатить болью. Квентин хорошо понимал, на что идет. Он прекрасно сознавал, что назавтра у него страшно разболится голова, а обоняние, осязание и слух полностью вернутся к нему только на вторые сутки. В глазах целый день будет резь, чувствительность к свету на это время ослабнет из-за растраченной сегодня зрительной энергии.