Леденцовые туфельки

Я только плечами пожала. Мне это никогда не казалось существенным. У каждой из нас всегда были остальные двое, и никто другой нам нужен не был…

— Дело в том, что ты с ним, видимо, хорошо знакома, — сказала Зози. — Тебе ведь, когда она родилась, было, наверное, лет шесть или семь, и мне стало интересно…

Она не договорила и стала играть амулетами, висевшими у нее на браслете. У меня было такое ощущение, словно она хотела что-то мне сказать, но произнести это вслух не решилась.

— Что? — спросила я.

— Ну… посмотри, какие у Розетт волосы.

Она погладила мою сестренку по голове. Волосы у Розетт того же цвета, что мякоть спелого манго; они сильно вьются и очень мягкие.

— Посмотри, какие у нее глаза…

А глаза у Розетт очень светлые, зелено-серые, как у кошки, и круглые, как монетки.

— Это тебе никого не напоминает?

Я задумалась.

— Ну же, Нану! Рыжие волосы, зеленые глаза. Может порой любого до белого каления довести…

— Только не Ру! — сказала я и засмеялась, но внутри у меня все дрожало, и я мечтала только об одном: пусть Зози больше ничего мне не говорит!

— А почему бы и нет? — спросила Зози.

— Я просто знаю, что это не он!

На самом деле я никогда по-настоящему не задавалась вопросом, кто отец Розетт. По-моему, где-то в глубине души я по-прежнему была уверена, что никакого отца у нее вообще не было и ее просто принесли нам добрые феи, как и говорила та старая дама…

«Это же настоящий эльф, а не ребенок. Она не такая, как все».

Но до чего же все-таки несправедливо, когда люди считают Розетт глупой, умственно отсталой, недоразвитой! «Она у нас не такая, как все» — так и мы сами всегда о ней говорили. Она просто особенная, она от всех отличается. Маме, правда, не нравится, что мы отличаемся от других, — но Розетт вообще не такая, как все, и разве это так уж плохо?

Тьерри все твердит, что она «нуждается в медицинской помощи». Что ее нужно показать педиатрам, логопедам и прочим специалистам — словно можно излечить от того, что ты не такой, как все, словно существует такой специалист, который это умеет.

Но ведь от этого нет лекарства. Благодаря Зози я хорошо поняла это. И быть отцом Розетт Ру никак не может! Он ведь до того вечера ее никогда даже не видел. Даже имени ее не знал…

— Ру никак не может быть ее отцом, — повторила я, хотя и без прежней уверенности.

— А кто может? — спросила Зози.

— Не знаю. Только не Ру.

— Но почему?

— Потому что тогда он должен был остаться с нами. И не отпустил бы нас.

— Но может быть, он просто ничего не знал? — предположила Зози. — Может быть, твоя мама ничего ему не сказала? В конце концов, она и тебе никогда не рассказывала…

И тут я расплакалась. Глупо, конечно. Ненавижу реветь ни с того ни с сего. Но я все ревела и никак не могла перестать. У меня словно что-то взорвалось внутри, и теперь я никак не могла понять, ненавижу я Ру или еще сильнее его люблю…

— Шшш, Нану. — Зози обняла меня. — Ну что ты, все хорошо…

Я уткнулась ей в плечо. На ней был большой старый свитер крупной вязки, и толстая шерсть так вдавилась мне в щеку, что наверняка останутся следы. «Нет, Зози, все как раз очень плохо!» — хотелось мне сказать. Просто взрослые вечно твердят, что все хорошо, когда не хотят, чтобы их дети узнали правду; и чаще всего эти слова — чистая ложь.

Так что же, взрослые вообще все время лгут?

Я задохнулась от рыданий. Ну разве может Ру быть отцом Розетт? Она ведь его совсем не знает. Она не знает, что он всегда пьет горячий шоколад без молока, но с ромом и коричневым сахаром. Она никогда не видела, как он мастерит из ивовых прутьев верши для рыбы или флейту из куска бамбука; она не знает, что он различает голоса всех речных птиц и так здорово им подражает, что даже сами птицы путают его со своими сородичами…

Она не знает даже, что он ее отец.

Это несправедливо! На ее месте должна была быть я!..

Но я уже чувствовала, как оживают воспоминания… далекие звуки… знакомые запахи… Прошлое подходило все ближе, висело надо мной, как та указующая звезда над вертепом, устроенным на площади Тертр. И теперь я уже почти все вспомнила — если не считать того, что вспоминать это мне совершенно не хотелось. Я закрыла глаза, я не могла пошевелиться. Я была уверена: одно мое движение, и все это рванется наружу, как пенящийся напиток из бутылки, которую кто-то сильно встряхнул, и тогда ее содержимое вернуть обратно будет совершенно невозможно…

Меня вдруг охватил озноб.

— Что с тобой? — всполошилась Зози.

Я по-прежнему не могла ни пошевелиться, ни что-либо сказать.

— Чего ты так испугалась, Нану?

Я слышала, как позванивают амулеты у нее на запястье — и этот звук удивительно напоминал перезвон колокольчиков у нас над входной дверью.

— Я боюсь Благочестивых, — прошептала я.

— А кто это? Кто они, эти Благочестивые?

В ее голосе послышалась настойчивость. Она взяла меня руками за плечи, и теперь я отчетливо чувствовала, как сильно она хочет это знать; желание понять буквально сотрясало все ее существо, как может сотрясать сосуд молния, случайно попавшая туда.

— Не бойся, Нану. Ты просто объясни мне, что значит «Благочестивые»?

Благочестивые.

Волхвы.