Леди-бомж

Впрочем, позже я поняла, что байка про старательскую артель — лишь деталь одной из его биографий. У Туманского были отработаны пять или шесть вариантов его жизнеописаний, вплоть до такого, где он, оказывается, занимался проблемами топологии и высшей математики в одном из секретных НИИ и видел живым академика Ландау. Варианты он выдавал, исходя из интересов собеседника, и каждый из них был настолько продуман и убедителен, что не поверить в ту или иную биографию было просто нельзя.

Если честно, я тоже поверила в эту самую старательскую артель, которая возникла во времена первых кооперативов.

Во всяком случае близость к золотым россыпям в прежние времена хоть как-то объясняла и кровных лошадей в конюшне, и пригашенную роскошь обстановки в кабинете, и сочные бриллиантики в его запонках.

Не знаю, что бы еще он мне преподнес, но тут в кабинет вошла та самая особа, которая застукала меня, правда, на этот раз без фотоаппарата, но зато с пакетом из черной бумаги, в которых обычно носят снимки.

— Не помешала? — Она сняла темные очки и уставилась на меня. Глаза у нее были совершенно янтарного цвета, немигающие, безразличные, словно обращенные взглядом не вовне, а куда-то внутрь. Она говорила с каким-то акцентом, рубленно и твердо, словно рассекала фразы острием на отдельные слова.

— Слушаю вас, Элга Карловна…

Она снова покосилась на меня, давая понять, что я здесь посторонняя, но Туманский вдруг стукнул ладонью по столу и поторопил:

— Давайте, давайте… Лизавета Юрьевна уже почти своя!

Коротышка недовольно пожала плечиками, высыпала на стол десятка два цветных и черно-белых отпечатков и сказала:

— Толстецкую из Москвы привезли…

— Кто такая?

— Вот она… — Она ткнула пальцем в один из снимков, и они склонились над столешницей, рассматривая его. — Думаю, мы имеем сходство, Симон!

— Давайте ее сюда! — приказал он. Она вышла.

— Так вы Симон? — поинтересовалась я. — Из Бурбонов будете?

— Вообще-то я Семен… Сеня, — ухмыльнулся он. — Но с Элгой лучше не спорить. Для вас — Семен Семеныч… Подходит?

— Я пойду? — сказала я. — Чего мешать-то?

— Что вы! Что вы! Пока суть да дело, книжечки посмотрите… А?

Я освободила кресло и начала рассматривать книги, отойдя в глубину кабинета. Покажи мне, какие книги ты читаешь, и я скажу, кто ты. Так, по крайней мере, считал мой Панкратыч. По его подбору понять было ничего нельзя.

Переплеты были хороши, настоящие, старинные, с золотым тиснением, и новоделы под старину. Но содержимое? Здесь была совершенная мешанина, от антикварного «Молота ведьм» и «Истории Золотой Орды» до «Суммы технологий» Лема, альбома «Ордена Российской империи» и справочника «Болезни лошадей»…

Судя по книгам, хозяин этого кабинета интересовался всем на свете — от жизнеописания святого Серафима Саровского до методов остекловывания радиоактивных отходов, разработанных концерном «Радон»… А может, его только обложки интересовали? Чтобы из темной тисненой кожи и потолще?

Но во многих книгах были аккуратные закладки, и было понятно, что их если и не читают постоянно, то, по крайней мере, пролистывают…

В кабинет в сопровождении этой самой Элги впорхнула особа, умело засупоненная в кожу с ног до головы. Узкие кожаные брючки, пиджачок в талию, сапожки с короткими голенищами и даже шапочка-беретка были из лоснящейся кожи. Кажется, она даже скрипела, как новое седло. Из-под беретки выбивались русые кудряшки, глаза были распахнуты в несколько деланном любопытстве, темно-синие, влажно-громадные.

Думаю, она была старше меня годков на десять — пятнадцать, но росточком отличалась не очень-то, сантиметров на пять-шесть пониже. В общем, из разряда близких мне по ростовым проблемам дылд. В лице, овально-припухлом, было что-то кукольное. В общем, такая помесь между герцогиней и кобылой.

Пока Туманский целовал ей руку и они обнюхивались, она говорила что-то бархатистым, хорошо поставленным голосом, а глаза ее мгновенно прошмыгнули по хозяину, по кабинету, оценивали. Она словно примеряла себя к новой обстановке и продуманно отбирала вариант поведения. Видно, остановилась на варианте наивной простушки, потому что, плюхнувшись в кресло, начала усиленно восхищаться литыми решетками и кладкой камина из гранитных глыб (именно такой она, оказывается, мечтала иметь на своей дачке), остеклением вместо крыши («Какая прелесть — звезды рядом! И луна, луна!»), почти первобытным лесом окрест («Берендеево царство, верно?»), — но за всем этим трепом стояло одно: она восхищается прежде всего самим хозяином.