Леди-босс

— Максимум полгода, — припомнила я не без усилий.

— Похоже, так. Нострик это подтверждает.

— Какой еще «нострик»?..

— Нострик — это как бы кличка, от Нострадамус.

— Чего?!

— Ага! — Она смотрела на меня с любопытством. — Значит, вы про наше «бомбоубежище» не в курсе?

— Это вы про этот… аналитический центр? Где-то возле Рижского? Туманский, кажется, говорил, что, если случится какой затык, там помогут.

— С этого и начинать надо было! А не с пожарников.

Повез меня Чичерюкин на своей «Волге», Белла сказала, что на экскурсии у нее времени нет. Несмотря на то что был еще день, на улицах врубили фонари: в этом метеорологическом бардаке, который обрушился на Москву, можно было ослепнуть. В последнем припадке зима швырнула на мартовскую столицу все, что оставалось в ее арсеналах, — липкий мокрый снег вперемешку с дождем.

Михайлыч, поругиваясь сквозь зубы, время от времени выбирался из «Волги» и очищал застревавшие «дворники». Я изнывала от любопытства и полного обалдения, потрясенная кардинальными переменами, происшедшими в нем за пару дней, в кои я его не видела. Мне и присниться не могло, что наш суперзащитник может быть таким. Он напрочь сбрил сусанинскую бороду, подровнял усы, избавился от прически «под горшок», обзаведясь дипломатическим пробором в каком-то парикмахерском салоне. И стал похож на боксера-полутяжа, празднующего очередную викторию в кулачном бою. Серые глазки его излучали снисходительность победителя.

От него пахло тонким дорогим парфюмом, с горчинкой.

Не могу утверждать, что достиг генеральской вальяжности, но его офицерство, принадлежность к службам словно возродились по новой и сквозили во всем: от выправки до манеры почтительно склонять голову к даме, то есть в данном случае — ко мне. В общем, слуга царю, отец солдатам…

Оболочку он тоже поменял. Избавился от ношеной дубленки типа кожуха, волчьей шапки и унтов. На нем было мягкое коричневое пальто-реглан модного покроя, почти до пят, итальянская шляпа с узкими полями, в небрежном распахе пальто просматривался классный костюм цвета темной ржавчины, умело подобранный галстук брусничного отлива подчеркивал безукоризненную белизну сорочки. Все это настолько гармонировало с его ржаными, как солома, хотя и побитыми сединой волосами на голове и темно-соломенными усами, что сомнений быть не могло: к его переобмундировке приложила руку Элга. Во всяком случае, прежний Чичерюкин в такую слякоть вряд ли обулся бы в полированно матовые, красноватые башмаки, а предпочел бы свои растоптанные мокроступы.

Но больше всего меня потрясла янтарная, под цвет очей мадам Станке, заколка на его галстуке.

Я не вытерпела.

— Ну и как оно, проводили Карловну, Кузьма Михайлыч? — невинно поинтересовалась я. — До порога ее хаты? Или все-таки переступили порожек?

— Тема закрыта. Развитию не подлежит, — не дрогнув бровью, ответил он.

— А что это с нею случилось? — не унималась я. — Звонила, что простуда, на службу не выйдет… Может, это в каком-то смысле переутомление, а? Вы ее случайно не… обидели?

— Без комментариев, — пробурчал он и сменил тему:

— Вот он, доехали.

Мы прокатили по какому-то проулку за товарной станцией, мимо бетонного забора контейнерной площадки с мачтами освещения и причалили к довольно гнусной трехэтажке железнодорожного типа с почерневшими от возраста и сажи кирпичными стенами, окнами, закрытыми щитами. Рядом со зданием стояли микроавтобус, «Ока» и мотоцикл под брезентом.

— Тебе туда, — кивнул Михайлыч на вход. — Вниз по лестнице, там звонок. Они предупреждены.

— А вы не пойдете?

— Я подожду. Там такой гадюшник, любого обсмеют и дураком выставят! Это Викентьевна своих тимуровцев обожала, облизывала, чуть не молилась на них. А я не люблю, когда из меня попку делают! Серверы, сайты, Интернеты… Так что посижу!

Он вынул из бардачка пачку газет и уткнулся в них носом.

Я спустилась по бетонной лестнице в подвал. По стенам змеились бронированные электрокабели. Над металлической дверью была коробочка телекамеры. Я позвонила, в двери что-то щелкнуло, и она отворилась.

Я спустилась еще на несколько ступенек. Похоже, тут действительно когда-то было здоровенное бомбоубежище, судя по низким сводам и тамбуру-шлюзу с двойными дверьми сейфовой толщины со штурвальными закрутками изнутри.

Где-то шелестела вентиляция, в воздухе пахло озоном, в помещении стояло призрачно-серое сияние от множества мониторов, свет горел только над небольшим столиком, вокруг которого сидели четверо, дулись в преферанс.

— Проходите, мадам, здесь не кусаются! — обернулся один из них.

То, что все тут оборудовала прежняя Туманская, объяснять было не надо. Здесь все было в ее излюбленном духе — темно-синие стены, серый ковролин на полу, много холодно-белого, от заказной мебели до стеллажей. У двери в напольной вазе стояло такое же бонсаевское деревце, как и в ее кабинете.

В конце помещения было две выгородки — рабочие отсеки со столиками, на которых стояли компьютеры. Но основная машинерия была выстроена на длинном столе-стойке, который протянулся вдоль стены.