Леди для Конюха (СИ)

Пожимаю плечом, наблюдая, как Лейла замирает на месте, фыркает и вдруг смотрит на меня. Ударяет копытом и, проигнорировав команду тренера, идет ко мне. Протягиваю ладонь и спустя удар сердца ощущаю, как горячий нос упирается в ладошку. Она ржет довольно и манит меня за собой.

Тихий щелчок распахивает передо мной калитку и я ступаю на манеж следом за лошадью.

— Ну здравствуй, Лейла, — улыбаюсь, обнимая ее за мощную шею. — Как ты здесь? Кто теперь твой хозяин?

Она фырчит, трется, здороваясь.

— Скучаешь по нему, да? — заглядываю в ее умные глаза, скрытые белой челкой. — И я скучаю. Очень. — фырчание мне ответом.

— Ничего, Лейла, больше тебя никто не обидит.

За спиной хрустит земля. Лейла замирает и толкает меня в плечо, вынуждая обернуться.

Я смотрю перед собой и мир качается под ногами. Пошатываюсь, но твердый бок лошади не позволяет упасть, как и сбежать. А я смотрю на ожившее прошлое, что смотрит на меня ясной синевой глаз. Ласково, счастливо и…тревожно. Скольжу взглядом по отросшим волосам цвета зрелой пшеницы, по щетине, мягкой наощупь, о которую так здорово тереться щекой. По загорелым рукам и длинным пальцам, сжимающим подлокотники инвалидного кресла.

Всхлипываю, зажав рот ладонями, и все-таки оседаю на землю. Лейла фырчит над головой, толкает, пытаясь поднять. А я сижу на коленях и рыдаю взахлеб, затыкая рвущийся наружу вой.

— Кори… — хриплый голос проникает в сознание, рвет в клочья так и не залатанное сердце. — Это я, малышка, я! — его протянутая рука дрожит, а во взгляде — чернильная боль.

— Егор… — выдыхаю и рвусь ему навстречу. Он хватает меня за руки, тянет на себя, усаживая на колени. Прижимает к себе, впечатывая в себя, словно боится, что я исчезну. Я тоже боюсь, что разожми он руки — все рассыплется зыбким песком, окажется очередным сном.

Сколько мы так сидим — не знаю. Краем сознания улавливаю, как Браславский уводит Лейлу, а Егор — меня. Мы остаемся одни в полной тишине на берегу прозрачного озера. Я больше не плачу, только всхлипываю тихо, подрагивая от прикосновений горячих рук. А он гладит меня, лбом прижавшись к виску. Горячее дыхание осушивает слезы, согревает.

— Ты собрался в монастырь, — упрекаю вместо сотни вопросов.

— А что мне еще остается, принцесса? — усмехается горько. — Посмотри на меня, — ловит мой растревоженный взгляд. — Я же инвалид, — хлопает ладонями по подлокотникам кресла. — Даже не мужик. Так, получеловек. Кому я такой нужен?!

— Дурак, — качаю головой, кладу его ладонь на свой живот. — Ты мне нужен. Слышишь? Мне и нашему ребенку.

Эпилог

Декабрь. Три года спустя.

— София Егоровна, не приставай к отцу, — Кори напускает в голос строгости и малышка на секунду задумывается, хмурит бровки, чтобы спустя мгновение взобраться на колени Егора.

— Паап, ну пойдем, ну пааап, — и в глаза отцу смотрит преданно-преданно.

Егор глядит на жену, та качает головой, не одобряя затею дочери. Егор ее понимает, она до сих пор боится. За него боится. И это чистый кайф знать, что есть кто-то, кому ты не безразличен. Кто-то родной и любимый. Самый близкий. Егор ловит растревоженный взгляд жены и на мгновение возвращается в лето трехлетней давности.

Заболел Гром, вороной жеребец, супруг Лейлы. Никто не знал, как это произошло и что стало тому причиной. Браславский не спал ночами, ходил к нему и Лейле, которая чувствовала и тосковала. Осматривал. Лечил. Карину с Егором и близко не подпускал к коню. Особенно Карину.

— Он стал неуправляемый, Егор, — говорил Дима, от усталости прикрыв глаза. — Я его сам боюсь. А Карина беременна. Не пускай ее к Грому. А по-хорошему бы…

— Нет, — резко обрывал Егор, зная, о чем в очередной раз пытался заговорить друг. Он не был готов усыпить Грома. — Пока не пришли результаты анализов — нет.

— Как знаешь, — вздыхал Браславский. — Только жену свою на конюшни не пускай.

Но легче сказать, чем сделать. Карина всегда была упрямой и никогда его не слушала. В ту ночь Егора словно что-то вытолкнуло из сна, грубо и бесцеремонно. Он резко сел, тяжело дыша. Предчувствие ломило затылок, разгоняло пульс до запредельных цифр. А когда Егор не обнаружил рядом Карину — едва не рехнулся. Сел в коляску и поехал на конюшни. Его вело туда то самое дерьмовое предчувствие. Интуиция, которая подвела лишь однажды, сделав его инвалидом. И сейчас, до онемения сжимая пальцы на подлокотниках, он молил только об одном: чтобы его гребаная интуиция обманула, удачно сыграв на его страхах. Не обманула. Она стояла в деннике, где изолировали Грома и гладила жеребца по холке. Егор подъехал ближе и расслышал тихую колыбельную. Кори пела. Гром фырчал и переступал копытами, но не ярился и не трогал принцессу. Но долго ли вороной будет спокойным? И насколько хватит сил утихомиривать животное у Кори, которой рожать вот-вот?