Леди Генри

Он глотнул портвейна и, не раздеваясь, бросился на постель; лежал, не шевелясь, с открытыми глазами. Подсвеченная фонарями тьма состояла из черных копошащихся точек. Время от времени проезжали машины, и тогда по потолку беззвучно скользила голубая полоса. Джон уснул или думал, что спит, соприкоснувшись с покоем, спустившимся с ледяного неба. Когда в коридоре зазвонил телефон, Джон сел, нашаривая что-то в темноте. Телефон продолжал звонить, и звуки эти почему-то испугали Джона. Он поднялся с постели и потащился в холодный коридор.

Когда он снял трубку, мир внезапно остановился, ненадолго, на миг, но Джон успел почувствовать себя стариком. Узнав голос абонента, он вздрогнул, но постарался держать эмоции под контролем. Растеряный, дрожащий, стоя босиком на холодном полу, он слушал Доротею Холлуорд и молчал. Он удивительно ясно осознал то, что произошло, и отдавал себе отчет в том, что это значит для него.

Закончив разговор, он остановился посреди темной комнаты. За окном – плавный танец снега, непонятно, валит ли он с неба, или поднимается с земли. Джон прижался лбом к стеклу и стоял так долго, что у него затекли ноги. Тогда он схватил брошенный в кресло пиджак и, на ходу одеваясь, ринулся в коридор. В такси было холодно, расплачиваясь с шофером, он обронил перчатку, да так и не поднял. Потом – слезы Доротеи и бледный Холлуорд, держащийся за грудь. Его всегда тяготили обряды такого рода и, вежливо улыбнувшись, он поднялся со стула, забыв что-то сказать, забыв попрощаться, вышел в освещенный парадный, где в открытой двери уже колыхались утренние сумерки.

Джон Готфрид решил уехать из Англии навсегда, из страны, вскормившей его, где были крепкие корни, и, вместе с тем, столько жестоких потерь, что разум его не вмещал реальности происходившего; это было неправдоподобно, а значит – вдвойне болезненно. Он решился ехать в Америку, чтобы начать новую жизнь, полную тревог и труда, заявил о намерении оставить место в банке и стал готовиться к отъезду.

Банкир Шуман, ценивший Готфрида, оказывал поддержку и доброе расположение молодому человеку. Однажды, в серый тоскливый вечер, когда с Ирландского моря дул промозглый ветер и тучи задевали шпили собора, появился Шуман, широко улыбаясь и стряхивая с рукавов уже успевший подтаять снег.

Это был не старый еще мужчина, сухопарый, со светлыми глазами. В его петлицу всегда был вдет цветок, на этот раз – гвоздика. Джон принял пальто и шляпу и пригласил гостя в комнату. Шуман, кряхтя, опустился в кресло, с калош на ковер капала вода, но это нимало его не смущало. Он окинул взглядом комнату и вдруг сказал без всяких предисловий:

– Мой милый мальчик, мне известно несчастье, постигшее вас. Вы твердо намерены покинуть Ланкастер?

– Да, господин Шуман.

– Ну что ж… не могу не согласиться с вами. Я поступил бы так же. Как знать, как знать… Хм! Но послушайте, Готфрид, чтобы изменить жизнь, стоит ли перебираться за океан, оставлять землю обетованную для того только, чтобы работать на страну третьего мира? Все можно сделать по-другому, поверьте мне, Готфрид.

Шуман полез за сигаретой, долго искал картонку со спичками. Джон зажег лампу и смотрел на банкира, боковым зрением улавливая движение снега за окном.

– Вы крепкий молодой человек, – продолжал Шуман. – И у меня деловое предложение к вам, Джон. В Барроу есть завод, плавят металл и все такое… В двадцать втором году завод обанкротился, но теперь там новый совет директоров, ребята все молодые, зубастые, прошедшие войну… Им нужны люди, обладающие знаниями, умеющие работать. Я дам вам рекомендательное письмо, оно откроет для вас некоторые двери и сердца.

– Мистер Шуман, я признателен вам за заботу, но…

Шуман сделал нетерпеливый жест.

– Подождите, Готфрид. Вы не должны принимать решение немедленно. И я не подталкиваю вас. Упаси Бог! Но прежде чем начинать новую жизнь, потрудитесь все взвесить. Америка! При чем тут Америка?

Джон принес бутылку портвейна и налил в два стакана. Шуман поднял стакан на свет, посмотрел, как колышется жидкость; оба выпили. Джон мрачно молчал, думая о предстоящей поездке, о предложении Шумана, о длинной немой ночи. В последние дни он стал болезненно раздражителен, находился в подавленном состоянии и любой пустяк мог довести его до бешенства.

Шуман полез за очередной сигаретой, предложил Джону. Он машинально закурил, не разбирая вкуса, налил себе портвейна, подумал: «Только бы выдержать, только бы не сорваться!» Любое общение теперь было для него пыткой.

– Правда, это не все…

– Нет? А что же еще?

– Вот! По крайней мере, вы проявляете интерес, и это – позитивный сдвиг.

– По-вашему, мистер Шуман, если покойник выпустил воздух, он начал дышать?

– Фу! Готфрид, мой мальчик, зачем так мрачно?! Ну, давайте к делу. Я получил письмо от моего клиента и, смею заверить вас, Джон – друга – графа Энтони Генри. У него, знаете ли, большие проблемы личного свойства. Ну да Бог с ним! Граф просит меня рекомендовать ему человека, обладающего знаниями, умом, человека хорошего круга.

– Для чего это нужно?