Леди и дезертир

Леди Гамильтон считает, что Вы склонны доверять ее свидетельству, и прилагает свою подпись к моему документу. Принимая во внимание тот факт, что она была единственным свидетелем рассматриваемого происшествия, кроме лейтенанта Джоунса, мне показалось, что в интересах военной справедливости я обязан предоставить это Вам.

Написано 5 марта 1815 года.

Меткалф, контр-адмирал.

В течение нескольких мгновений после того, как Осборн умолк, он сидел неподвижно, глядя в глаза Жака. Затем он поднялся и сказал:

— Мы должны обсудить это, джентльмены. Суд объявляет перерыв на десять минут. Заключенный останется сидеть.

Они взяли с собой бумаги, включая письмо с подписью на второй странице. У Жака вдруг появилось абсурдное желание выхватить письмо у них и перечитать его.

Ожидая в лихорадочном молчании, он пытался вообразить себе ее ровный красивый почерк. Вероятно, в детстве она была прилежной ученицей. Жак видел ее в образе серьезного ребенка, копирующего линии, перо, наклоненное под прямым углом, в ее тонких и длинных пальцах. Если бы у него была возможность увидеть ее, быть может, тогда он мог бы начать понимать, почему было написано письмо и на какие последствия она надеялась.

А пока она оставалась тем, чем была для него со дня той их неожиданной встречи, — самой обольстительной тайной.

Глава 5

Мэри предпочла бы не ходить на бал к семейству Пигготт-Стейси в тот вечер, но София уговорила ее сделать это. Эллвуд должен был прийти туда прямо из парламента, где палата общин находилась в стадии комитета. И, как София иронично напомнила Мэри, фаза, которой были обязаны два искушения принца. Контр-адмирал тоже должен был присоединиться к ним, а значит у Софии был тайный повод для посещения: она ожидала и страшилась услышать новость о рядовом Десернее.

Вечер обещал быть замечательным. Это был результат многих недель неистовой политической активности со стороны Пигготт-Стейси, которые были почти вне себя от предвкушения исполнения роли хозяина и хозяйки для принца-регента.

— Мне это по-прежнему не нравится, — сказала Мэри, когда они мчались через центр города по направлению к Курзон-стрит. — Все может случиться. Улицы полны людей, которые появились неизвестно откуда и нацелены на самые ужасные беспорядки.

— Я думаю, что если они собираются устроить бунт, это будет как раз перед парламентом, — сказала София.

— Как ты можешь так говорить, когда мой муж находится внутри!

— Я имею в виду, что они, похоже, наделают больше всего шума там, где захотят произвести наибольшее впечатление. И у них есть петиции, которые они хотят представить. Говорят, что они собрали сотни тысяч подписей.

— Ты ведь совсем не нервничаешь, не так ли? — спросила Мэри с сарказмом. Она закрыла верхнюю часть окна. — Я хочу, чтобы оно было закрыто должным образом. Ты знаешь, негодяи подожгли карету лорда Горли горящей соломинкой, они бросили ее через окно при свете дня, когда он гулял по аллее, если тебе будет угодно. Интересно, стоит ли нам задернуть шторки?

— Нет, будет лучше, если мы останемся на виду. Они не настолько глупы, чтобы думать, что поджаривание живьем двух благородных леди поможет им пройти в палату общин.

Мэри пожала плечами:

— Глядя на тебя со стороны, можно подумать, что тебе это нравилось!

— Успокойся, Курзон-стрит будет сверкать огнями, и там будет полно солдат в состоянии боевой готовности, чтобы держать на расстоянии возмутителей спокойствия. И я уверена, что мишени находятся где-то в другом месте. Власти города приказали ввести больше войск; у Эллвуда есть вся возможная защита, которую только можно желать, будь уверена.

Она попыталась улыбнуться. Опасность на улицах ничего для нее не значила, сегодня Десерней получил свое наказание, и она не могла сконцентрироваться на чем-либо еще.

— Если принц увидит тебя с такими большими испуганными глазами, он, скорее всего, будет ухаживать за тобой, а не за мной, — ему нравится быть галантным.

Мэри покачала головой и издала короткий смешок.

— Он сам будет в таком душевном волнении, что едва ли заметит кого-либо из нас. На самом деле я буду удивлена, если он осмелится высунуть свой нос за пределы Карлтон-Хауса.

София подняла брови:

— Он не рискует, это точно?

Мэри выглядела трагично.

— Моя дорогая, ты слишком долго была вдали от нас. Ты не можешь себе представить, как сильно его ненавидят. Его политика была отчаянием наших собственных кругов, что же касается прочего, больше всего раздражает его экстравагантность. Он пытается быть достойным и решительным, страна называет его гордым и эгоистичным. Он стремится быть дружелюбным, его осуждают за то, что он слаб, расточителен, самодур, купающийся в своем собственном великолепии, вот так.

София прошептала: