Леди, которая любила лошадей

— За тобой ехал, — руки разжались, и Василисе позволено было отступить, впрочем, недалеко, ибо ноги ее все-таки еще не держали. И подумалось, что сама-то она и шага теперь не сделает.

Но нет, сделала.

И еще один.

И до дороги добралась, и даже присела на камень.

— За мной?

— Видел, как ты приехала… извини, сразу выйти не получилось. Ладислав пытается понять, как у них выходит, живое с мертвым завязать.

Василиса кивнула.

А Демьян сел рядом, прямо на траву, и ноги скрестил.

— А ты…

— Надо же на ком-то опыты ставить, — он улыбнулся, показывая, что шутит.

Возможно, шутит.

— Я как вышел, так только и успел заметить, что ты отъезжаешь. Решил вот приглядеть, а то мало ли.

Много.

Господи, какая же она… и руки тоже дрожат. И, кажется, теперь Василиса понимает Марью с ее боязнью лошадей. Хотя, конечно, волки куда как страшнее.

— Я тебя не видела.

— Я не прятался, — Демьян подал платок, и Василиса взяла, вытерла щеки, которые наверняка раскраснелись. И глаза опухли. И в носу теперь пренеприятно хлюпает. — Думал окликнуть, но после решил не мешаться. Мало ли…

Мало.

И много.

И, кажется, Василиса окончательно успокоилась. Почти. Руки еще дрожат, но самую малость. Только платок она не возвращает. И говорить не говорит, потому как сказать нечего. А тишина становится тяжелою. Стрекочут в траве кузнечики, где-то высоко, прячась в облаках, поет жаворонок.

Солнце припекает.

И время-то близится к полудню.

— Все хорошо? — тихо спросил Демьян.

— Да. Наверное. Не знаю. Кажется, я опять запуталась, — Василиса огляделась и, убедившись, что Хмурый рядом, что, пусть и не спокоен, стоит, прядет ушами, прислушиваясь к тому, что происходит рядом, но бежать не собирается.

Надо бы подпругу ослабить.

И выходить, чтобы беды не случилось. Но сил нет встать.

Демьянова лошадь, солового вида мерин, держится с куда большим спокойствием, то ли волков не почуял, то ли верил, что люди сумеют с этою напастью справиться.

— Надо… идти, — Василиса все-таки встала. И Демьян вскочил, подал руку. А она оперлась, и показалось вдруг, что нет в мире опоры надежней, чем эта вот рука. От него пахло порохом, и запах этот вновь же не пугал, напротив, казался естественным и правильным, как и сам Демьян. — Просто… когда ходишь, легче как-то… и кони…

Десять шагов до Хмурого дались нелегко, но с каждым становилось легче.

А подпругу ослабил Демьян.

И он же взял лошадей под уздцы. Предложил:

— Давайте в седло.

Но Василиса покачала головой.

— Тогда если устанете, скажете?

— Скажу.

— Хорошо, — он не стал спорить или уговаривать, за что Василиса была несказанно благодарна. На спор у нее не хватило бы сил.

Сперва она просто шла, сосредоточившись на том, чтобы не упасть. Потом… потом идти стало скучно, и Василиса заговорила первой:

— Марья заругается, если узнает… и точно запрет дома. Заставит выбирать ткани на обивку. И на портьеры. И на остальное тоже.

— А вы не хотите?

— Не хочу. И хочу тоже. Но… у Марьи идеальный вкус. Она точно знает, что сейчас модно, а что давно уже из моды вышло.

— Это важно? — Демьян погладил солового по носу.

— Тоже не знаю… и, кажется, я совершенно ничего не знаю. Но… она давно занималась домом. Сперва нашим, потом и своим, но и нашим тоже… и у нее опыт. А я?

— А вы?

— А у меня опыта нет, — прозвучало так, будто Василиса жалуется. А потом она поняла, что и вправду жалуется, пусть это невероятнейшая глупость, потому как если на кого и жаловаться, то на себя.

— И не будет, — сказал Демьян, срывая веточку лаванды. И к ней другую, а затем и третью. — Если вы и дальше останетесь в стороне. Он ведь не берется из ниоткуда, этот опыт…

Демьян остановился и, оглядевшись, — поле расстилалось во все стороны, хрупкие стебельки качались на ветру, и казалось, что на поле это накинули чудеснейшую муаровую шаль — сказал:

— Вам стоит отдохнуть.

И Василиса согласилась, не потому как устала, вовсе нет, просто… если они будут идти, то куда-нибудь да придут, к людям, где надобно вести себя соответственно и уж точно не будет возможности говорить. А говорить хотелось.

То ли пережитый страх повлиял.

То ли просто намолчалась она за годы, но собственное одиночество, к которому она, казалось, привыкла, ныне стало совершенно невыносимым.

— Погодите, — Демьян протянул букетик из тонких стебельков, сам же стянул куртку и бросил ее на землю. — Присаживайтесь.

Василиса и присела.

И цветы не вернула.

Лаванда пахла… лавандой. И в былые времена она с тетушкой поднималась сюда, на верхнюю гряду, и Лялю брали, и тетушкину пожилую камеристку, и еще служанок, которые срезали эти вот стебельки, аккуратно складывая их в корзины, чтобы после спустить вниз. И уже дома из стебельков связывали веники, отправляя их сушиться на чердак, а как высохнут, так и собирали букеты.

— Просто подумайте, хотите ли вы заниматься чем-то подобным, — Демьян опустился на землю рядом. Как-то… слишком уж близко.

И одновременно чересчур далеко.

Василиса и не представляла, что такое возможно.

— Если хотите, то… княжна показалась мне разумным человеком. Возможно, чрезмерно напористым, но если вы скажете, что это ваш дом, спорить она не станет.

Нет, не станет.