Леди, которая любила лошадей

— Он сумел найти нужные слова. И мой дед решил, что эта сделка куда лучше прежней. Нет, он сперва спросил духов, и духи благословили союз. Правда, белый человек не желал участвовать в обряде, но… тут мой дед проявил похвальное упрямство.

Алтана коснулась седых волос.

И мысленно попросила у матушки прощения. Пусть потом, позже, им удалось понять друг друга. И годы последние свои матушка доживала, как и желала, окруженная любовью и внуками, только все одно было жаль тех, упущенных.

— Шкура волка вернулась к своему хозяину. Это было оскорблением, но дед счел, что новый союз важнее. А отвергнутому жениху предложил свою племянницу, которая тоже была красива. И тот согласился, поставив условием лишь, что свадьбу сыграют потом, позже, когда уедут белые люди.

— Он обманул? — тихо спросила девочка, до того похожая на дочерей Алтаны и внучек ее, что само это сходство заставляло сердце болезненно сжиматься. — Наш… прадед?

— Не знаю. Возможно, он честно собирался исполнить сделку. Все-таки он был магом, мой отец, и понимал, что пролитая кровь и произнесенная клятва не попустят прямой измены. Но… он отправился домой, чтобы отвезти молодую жену и с ней лошадей, которые были дадены частью договора.

— Не приданым, — вторая девочка столь же сильно походила на сестру. И на бабку, вот только взгляд был другим, не читалось в нем ни раздражения, ни недоумения.

— Нет. Это он заплатил за жену. Оставил сотню винтовок и два ящика патронов к ним, пообещав, что привезет в два раза больше, взяв в свою очередь клятву, что оружие это не будет обращено против белых людей.

Алтана поднялась.

Ей всегда-то было тяжело усидеть на месте. И бабушку это злило неимоверно. Она, бабушка, требовала смирения и покорности, и странно даже, что ей, превыше всего ценившей именно эти качества, не угодила невестка.

— Через день после отъезда сыграли еще две свадьбы. И пир был славным. Всю ночь горели костры. Всю ночь славили молодых и пили горькую воду, оставленную белыми людьми. Всю ночь… а на рассвете случилось то, о чем промолчали духи степи. Союзники… союзники давно заключили иной союз. И кровь онойров вновь пролилась на травы, напоив землю допьяна.

— Значит… поэтому… когда лошади стали вырождаться… он поэтому не обратился к родне, — Василиса смотрела с… сожалением? — Потому что не к кому было обращаться.

— Матушка узнала о беде. Кровь от крови, и кровь отозвалась. Она говорила, что видела все-то, будто была там, хотя и пребывала в другом месте, но… она бросилась в ноги мужу, умоляя вернуться.

— Не вернулся?

— Нет. Сказал, что пошлет людей разобраться и наказать виновных. Возможно, даже сделал это, только…

Матушка пела старые песни.

И перечисляла имена, которые нанизывались на нить ее памяти этакими бусами. Она заставляла Алтану учить эти имена, говоря, что пока она, Алтана, жива, то живо и племя.

Что его можно возродить.

Что…

— Вполне возможно, — голос Марьи был сух. — Он даже счел случившееся удачей, ведь формально договор нарушен не был.

Формальности.

Это сейчас Алтана может позволить себе не обращать внимания на подобные глупости. И даже удивительно, сколь пустыми оказались вещи, ранее представлявшиеся невероятно важными.

— У него осталась жена и лошади. И ему думалось, полагаю, что этого достаточно. Он… наверное, все-таки был порядочным человеком, если не отослал жену в монастырь. Его бы поняли, — Марья сцепила пальцы и прикрыла глаза.

И сестра так вот делала, когда задумывалась над чем-то.

— Или он просто не мог этого сделать, — возразила Василиса. — Он ведь слово дал… и клятву на крови произнес, пусть и не той формы, но все же…

Сестры кивнули друг другу, соглашаясь с очевидным. И посмотрели на Алтану.

— Меня отправили к матушке, когда мне исполнилось семь. До того времени мне позволено было навещать ее дважды в год, на рождество и именины. Правда, те визиты я помню плохо. Мне не нравился запах, и дом, и женщина, которая в нем жила. Она выкинула всю мебель, столы и стулья, козетки, кресла, столики и буфеты, все то, что было привычно мне. Зато паркетные полы скрылись под толстыми коврами. И стены тоже. И казалось, что всюду меня окружают ковры. А еще подушки…

Сложно рассказывать о прошлом, когда это прошлое оказывается вдруг ближе, чем думалось. И пальцы, оказывается, помнят шершавую ласку ковра, а глаза — сложный причудливый узор на нем.