Леди, которая любила лошадей (СИ)

До конюшни, где уже ждал Хмурый, а с ним и молчаливый конюх, который отправлялся следом за Василисой, а она старалась его не замечать. И почти даже получалось.

Правда, она так ни разу и не решилась пустить Хмурого в галоп, чувствуя, что, случись ей вдруг «потеряться», то отнесутся к этому безо всякого понимания.

На старых же конюшнях Василису встречал Аким, порой с некромантом или Вещерским, которые оцепили первое из строений, отговорившись делом государственной важности. Порой Василиса видела там и других людей, пытавшихся скрываться под пологами, но именно здесь, в Крыму, странная ее способность чувствовать чужую силу увеличилась.

Жаль, что собственных не прибыло.

А конюшни преображались, куда быстрее, чем старый тетушкин дом, но, верно, потому, что тут не были важны ни ткани, ни цвета. Здесь больше не пахло гарью, но напротив – свежим деревом и смолой. Краскою. И горячим железом. Стучали молотки, гудели пилы, то тут, то там раздавались голоса. И Василиса, говоря по правде, в этой суматохе вдруг вновь ощущала себя лишней.

И чувство это с каждым днем становилось сильней.

А с ним появлялось иное, будто Василису обманули, обещали одно, а дали… мастеровыми командует Аким, который то и дело принимается ругаться с благообразного вида старшим, но не столько по делу, сколько выясняя, кто туточки старше.

Оставшимися лошадьми занимается Акимов племянник, который на Василису поглядывает искоса.

За всем порядком присматривает Вещерский.

Или вот некромант.

И выходит, что в присутствии на стройке самой Василисы нет никакой-то надобности, что, если вдруг исчезнет она, то никто и не заметит. Что, даже если и заметят, то лишь вздохнут с немалым облегчением.

Или с пониманием.

Поигралась барышня, и буде.

Сегодня она прошлась вдоль красной стены, отметив, что исчезли потеки гари, а вместо темного пепла лежит ковер из тончайшей стружки. Заглянула в ворота, которые сняли, чтобы вместо них, попорченных, приладить другие.

Вдохнула смесь запахов, не способная понять, нравится она Василисе или нет.

И отступила тихонько.

Едва не налетев на неказистого мужика, который с видом пресосредоточенным волок ведра с дегтем.

- Извините, - пролепетала Василиса, отступая. И желание уехать сделалось совсем невыносимым.

Запрыгнув в седло, огляделась, убеждаясь, что ничего-то не изменилось. Сопровождающий и тот исчез, скрывшись в старой конюшне. И следовало бы обождать, проявить благоразумие, но не сегодня.

Василиса тихонько свистнула.

В конце концов, она-то, в отличие от Вещерского и Марьи никому не нужна, и то, что произошло в городе, всего-навсего совпадение.

Несчастный случай в своем роде.

Да и амулеты у нее имеются.

И…

И она далеко отъезжать не станет. Ей просто надобно мысли в порядок привести.

Глава 19

Хмурый взял в галоп сразу, а стоило выбраться на поле, и шаг его стал шире, ровнее. Он летел, сам радуясь этой внезапной свободе, упиваясь ею, и делясь с Василисою своей силой. И лишь добравшись до края верескового поля – пахло оно медом и летом – конь перешел на рысь. Он знал здешние места не хуже самой Василисы, а, пожалуй, что и лучше.

За полем начиналась узкая тропа, которой пользовались местные, и выходила она аккурат к берегу, пустынной галечной косе, что пролегла промеж морем и скалами. Здесь частенько рыбачили деревенские мальчишки, они же собирали раковины, которые пекли тут же, на кострах, а с ними и мелкую рыбешку, посыпая ее выпаренною солью и сухими травами.

Василиса спешилась.

На берег идти не хотелось.

Возвращаться, пожалуй, тоже. И только не понятно было, с чего вдруг она, обычно спокойная, этак распереживалась по пустякам.

Конюшни восстанавливают? Так не этого ли она сама желала?

Не спрашивают совета?

А разве способна она хоть что-то посоветовать? Вот Марья как раз спрашивает, и не оттого, что не способна выбрать сама, еще как способна, но…

Хмурый коснулся губами шеи.

- Тоже думаешь, что я глупости творю? – спросила Василиса. Конь всхрапнул и тряхнул гривой. – Может, и так… может, дело не в доме, да? И не в конюшнях?

Хмурый шел рядом, как когда-то давно, когда он был моложе и злее, а Василиса наивней и тоже моложе. Тогда ей еще казалось, что вся будущая ее жизнь пройдет, если не на крымском берегу, то всяко недалече, ибо представить было невозможно, что Василиса по доброй воле расстанется с этими местами.

Она вдохнула солоноватый воздух.

- В нем, да?

Конь тихонько заржал.

- Совсем забыл… то есть, не забыл. Он и вовсе не обязан помнить. И… ничего-то не обещался, но мог бы и иначе себя вести. Как будто не было ничего! – раздражение выплеснулось едва ли не криком. И крик этот вспугнул куропатку, что поднялась в воздух, но, пролетевши пару шагов, вновь опустилась на траву, распласталась, притворяясь раненою. – А он приходит такой весь вежливый и кланяется. Марье ручку целует. Комплименты… и мне, и ей… и это так раздражает! Если бы ты знал.

Конь не знал.

А дышать стало легче. Вот оно в чем дело, в ревности этой глухой, в понимании, что она, Василиса, как ни крути, а все одно уступает старшей сестре. И никогда-то и вполовину не будет столь хороша, как Марья.