Леди-послушница

Она вновь смотрела только на Артура. В своей светлой тунике с опояской, с ниспадающими на широкие плечи черными волосами, он казался ей таким красивым и изящным, но при этом сильным и надежным.

Артур не глядел в ее сторону, когда рывком головы откинул волосы и запел:

– Благослови, душа моя, ее, что в мире всех дороже.
Теплом согрей ее, земля,
Удачу подари, о Боже.
Грядущий день избавь от бед, в ночи храни очаг и ложе,
А на заре подай любви.
Закат, возьми печалей ношу.

Прекрасный голос летел, слушатели замерли, внимая, а Милдрэд казалось, что ее сердце бьется в унисон песне. Ибо Артур пел для нее одной.

– Да будет чистым твой родник и вьется лентою дорога.
Пусть солнце озарит твой лик,
Когда ты встанешь у порога.
Благослови, душа моя, ее, что волей ли неволей
Уходит от меня,
Иной прельстившись долей…

– И это все? – спросил кто-то, когда певец закончил исполнение. – Что-то я ничего не понял. А где же приключения и чудеса, о которых ранее пел этот менестрель?

Не говоря ни слова, Артур повернулся и пошел прочь. Милдрэд смотрела, как он уходит, и его образ расплылся в пелене слез… Артур попрощался с ней… навсегда. Все как и должно было быть.

Ее опять обдало жаром – это вновь к ней прильнул Вальтер.

– Дамы так чувствительны и готовы разрыдаться от заунывной песни, – с улыбкой сказал он.

– Как же вы несносны, сэр! – Милдрэд с трудом проглотила ком в горле, встала и пошла к графу Херефорду. – Милорд, мне лучше уйти. Я утомлена.

У себя в покое она рухнула на кровать и разрыдалась. Ужасно! Наконец-то она нашла достойного жениха, принята в его доме, но совсем не радуется этому. Сейчас ей казалось, что была счастлива, лишь когда они с Артуром, как двое беспечных детей, носились по склонам на пастбище. Но такая жизнь для нее невозможна! То был сон, сладкий сон. Теперь же пришло время пробуждения. И Артур понял это. Он простился с ней и… благословил…

Ночью всегда приходят самые тяжелые мысли. Но утром, когда Милдрэд проснулась в потоках солнечного света, то воспринимала все уже по-другому и даже дивилась вчерашнему отчаянию. Ну, а чего бы она хотела? Стать пастушкой в Уэльсе? Какая глупость!

Милдрэд нежилась на мягких перинах, любовалась солнечным блеском хрусталиков в окне, наслаждаясь прикосновением к телу мягкой шелковой сорочки. Не так уж плоха ее нынешняя жизнь! Какие нарядные ковры на полу в ее спальне! Как великолепно резное кресло с мягким алым сиденьем! А как услужливы и расторопны окружившие ее служанки! Теперь ей не придется гадать, что она будет есть, во что оденется, ей больше не угрожает никакая опасность. А любезно встретивший ее на пороге мужчина – сильный, привлекательный, благородный – позаботится о ней, станет оберегать и любить. Это был настоящий лорд и воин, хотя и в этот раз он оделся как-то странно – в ярко-желтую тунику с бубенчиками на груди и рукавах, позвякивавших при каждом движении, будто упряжь мула.

«Когда он станет моим мужем, я прослежу, чтобы он соответственно выглядел», – решила про себя Милдрэд.

Был воскресный день, и Милдрэд с Фиц Милями отправилась в великолепный собор, где отстояла торжественную мессу. После службы, когда все семейство собралось перед выходом, приветствуя знакомых, к ним приблизился епископ Херефордский, Гилберт, лицо которого показалось девушке смутно знакомым. Выяснилось, что они и впрямь встречались в замке Бигода; его преподобие хорошо запомнил дочь Эдгара Гронвудского и даже стал расхваливать ее перед родней графа, поведав, как своевременно Милдрэд удалось отвлечь принца Юстаса, который прибыл, чтобы сорвать переговоры.

Слова епископа произвели впечатление даже на леди Сибиллу. И по возвращении она заявила, что, пока не прибудет обоз с вещами Милдрэд, она и ее дочери выделят ей по отрезу ткани, чтобы пошить полагающиеся наряды.

– Раз мой сын поспешил уже отдать ей венец графини Херефордской, то и мы не должны ударить в грязь лицом, – добавила надменная Сибилла, и Милдрэд не поняла, довольна та поступком сына или нет.

Сестры и невестка графа вскоре явились к Милдрэд с штуками тканей, причем когда их развернули, то дружно расхохотались: оказалось, что все они, не сговариваясь, выбрали желтый цвет. Графиня принесла песочно-желтого фландрского сукна, ее дочери – лимонно-желтый бархат и ярко-желтую шерсть, а самый красивый отрез выделила скромница Доната – бледно-желтый мерцающий шелк.

– О, теперь я буду самая желтая в вашей семье, – смеялась Милдрэд. Но все же она осталась довольна: желтые тона придавали золотистый оттенок ее светлым волосам, подчеркивали яркость губ и необычный аквамариновый цвет глаз.