Леди–призрак. Я вышла замуж за покойника

— Помню! Он самый. Теперь я вспомнил. Вчера вечером, да? Должно быть, из тех, кто много не заказывает, просидел недолго и не успел напиться как следует.

— Мы хотим знать время.

— Наверное, в первый час моей смены. Вокруг меня еще не собралась толпа. Вчера вечером наплыв начался поздно, иногда бывает.

— Когда у вас первый час смены?

— С шести до семи.

— Да, но мы хотели бы знать, когда именно после шести.

Он покачал головой:

— Извините, ребята. Я смотрю на часы, только когда смена заканчивается, а не в самом начале. Может быть, в шесть, может быть, в полседьмого, а может, и без четверти семь. Черт побери, я не хочу вас обманывать.

Слегка приподняв брови, Берджесс посмотрел на Хендерсона, затем опять повернулся к бармену:

— Расскажите нам о женщине, которая в это время была здесь.

Бармен сказал с пугающе невинным видом:

— Какая женщина?

Цвет лица Хендерсона медленно изменялся от нормального до бледного, от бледного до белого как смерть.

Берджесс сжал его руку, заставляя молчать.

— Так вы не видели, как он встал, подошел к какой–то женщине и заговорил с ней.

— Нет, сэр, — сказал бармен, — я не видел, чтобы он вставал, шел куда–то и с кем–нибудь разговаривал. Я не могу поклясться, но у меня такое впечатление, что в это время в баре не было никого, с кем он бы мог разговаривать.

— Но вы заметили женщину, которая сидела здесь одна, пусть вы даже не видели, как он встал и подошел к ней?

Хендерсон беспомощно ткнул пальцем в две табуретки, стоявшие рядом.

— В оранжевой шляпе, — сказал он, прежде чем Берджесс успел остановить его.

— Молчите, — предупредил его детектив.

Бармен вдруг по непонятной причине разозлился.

— Послушайте, — сказал он, — я работаю в баре тридцать семь лет. Меня уже тошнит от этих проклятых лиц: каждый божий вечер приходят — уходят, приходят — уходят, заказывают и пьют. И не спрашивайте меня, какого цвета у них шляпы, общаются они друг с другом или нет. Для меня все они — только заказы! Для меня все они — только напитки, слышите, только напитки! Скажите мне, что она пила, и я скажу вам, была она здесь или нет! Мы храним все чеки. Я принесу их из кабинета хозяина.

Полицейские посмотрели на Хендерсона. Он сказал:

— Я пил виски с водой. Я всегда заказываю только это. Дайте мне подумать минуту, я попытаюсь вспомнить, что пила она.

Бармен вернулся с большим оловянным ящиком.

Хендерсон сказал, потирая лоб:

— У нее на дне стакана оставалось шерри и…

— Это может быть один из шести коктейлей. Я найду. Бокал был с плоским дном или на ножке? И какого цвета был осадок? Если у нее был «Манхэттен», бокал был на ножке, а осадок коричневый.

Хендерсон сказал:

— Бокал был на ножке, она крутила его в пальцах. Но осадок был не коричневый, нет, вроде бы розовый.

— Розовый, — быстро сказал бармен. — Теперь я легко найду.

Он начал перебирать чеки. Это заняло несколько минут, ему пришлось перелистать их в обратном порядке, так как более ранние лежали на самом дне.

— Видите, они лежат по порядку и пронумерованы сверху, — пояснил он.

Хендерсон вскочил и наклонился вперед.

— Подождите! — сказал он, задыхаясь. — Это мне кое–что напомнило. Я вспомнил номер, напечатанный на моем чеке. Тринадцать. Роковое число. Помню, я с минуту разглядывал его, когда бармен мне его дал, как и любой на моем месте.

Бармен положил перед ними два чека.

— Да, вы правы, — сказал он. — Вот они. Но это два разных чека. Номер тринадцать — скотч и вода. А вот и «Розовый Джек», целых три, под номером семьдесят четыре, это чек Томми, из дневной смены, я знаю его почерк. И еще — с ней был какой–то парень. Три «Розовых Джека» и один ром, видите чек? Ни один нормальный человек не будет их смешивать.

— Значит… — мягко начал Берджесс.

— Значит, я просто не помню никакой женщины, даже если она и осталась до начала моей смены, потому что ее обслуживал Томми, а не я. Но если она и осталась, весь мой тридцатисемилетний опыт работы в баре говорит мне, что он не подходил и не разговаривал с ней, потому что с ней уже кто–то был. А еще весь мой тридцатисемилетний опыт говорит мне, что он был с ней до конца, потому что никто не будет брать три «Розовых Джека» по восемьдесят центов каждый, чтобы потом уйти ни с чем, а другой пусть придет на все готовенькое. — И он выразительно хлопнул мокрой тряпкой по стойке.

Голос Хендерсона дрожал:

— Но ведь вы помните, что я был здесь! Так почему же вы не можете вспомнить ее? На нее было гораздо приятнее посмотреть.

С железной логикой бармен ответил:

— Конечно, я вспомнил вас. Потому что я вижу вас снова, прямо перед собой. Приведите ее сюда точно так же, и, возможно, я вспомню. А так не могу.

Хендерсон вцепился обеими руками в край стойки, словно пьяный, которого не держат ноги. Берджессу удалось отцепить одну его руку. Он проворчал:

— Пойдемте, Хендерсон.

Но он, все еще цепляясь одной рукой, рванулся к бармену.

— Что вы делаете со мной? — простонал он. — Вы знаете, в чем меня обвиняют? В убийстве!

Берджесс быстро закрыл ему рот ладонью.

— Заткнись, Хендерсон! — коротко приказал он.

Его повели обратно. Он продолжал вырываться, чтобы вернуться в бар.