Леди Роз

Едва мы очутились в огромном холле, как нас приветствовал лорд Кромвель, добродушный мужчина с волосами цвета инея, до того разговаривавший с кастеляном. Вокруг сновали слуги, готовившиеся к большому пиру. Одни накрывали длинные столы белыми скатертями, другие расставляли вазы для фруктов, солонки и оловянную посуду, раскладывали стальные ножи, серебряные ложки и кубки. Третьи осматривали подсвечники, меняли догоревшие свечи, вставляли факелы в стенные кольца, четвертые выметали обглоданные кости, собачий кал и сгнивший камыш. Рядом стояли принесенные из погреба деревянные бочонки с розовыми лепестками, иссопом и сладким укропом, которыми собирались насыпать чистый пол. Судя по всему, скупостью лорд Кромвель не отличался.

– Достопочтенная сестра и моя дорогая юная леди, мы от души приветствуем вас! – Громогласно объявил он, поцеловал мне руку и поклонился сестре Мадлен. – Лучшего времени для визита вы выбрать не могли. Дело не в ужасной погоде – нет, не в ней! – а в том, что вечером состоится пир, причем по особому поводу. Скоро сюда приедет моя племянница Мод Левилл с мужем и множеством друзей, которые будут рады познакомиться с вами, дорогая леди Исобел. Не сомневаюсь, вам будет о чем поговорить. У всех девушек на уме только одно – молодые люди – Он лукаво подмигнул, заставив меня улыбнуться, а сестру Мадлен – нахмуриться. – Будет музыка, танцы, трубадур, жонглеры… Но до начала веселья вам нужно отдохнуть и перекусить!

Нас отвели в покои для гостей – уютное помещение на третьем этаже с окнами во двор, где уже стоял мой сундук. Несмотря на дождь, комната выглядела такой же жизнерадостной, как хозяин замка. Торцевая стена из красного кирпича служила ярким фоном для золотистого балдахина и покрывала; свет, врывавшийся в широкое окно, падал на цветной гобелен, покрывавший почти всю длинную стену. Двое слуг принесли кувшин вина, дощечку с сыром, высокие кубки и поставили на комод серебряный тазик для умывания. Перед уходом один из них зажег свечи, второй взял наши промокшие, забрызганные грязью плащи и повесил их сушиться в шкаф. Едва за ними закрылась дверь, как я бросилась к своему сундуку, чтобы достать нарядные платья, которых еще ни разу не надевала.

– Изабель… – сурово промолвила сестра Мадлен.

От этого тона у меня сжалось сердце. Я медленно повернулась.

– Мы не пойдем на пир. Переодеваться нет смысла.

– Можно спросить почему, сестра Мадлен? – вполголоса спросила я.

– Разве ты не слышала, как зовут его племянницу? Она из Невиллов.

– Не все ветви рода Невиллов поддерживают герцога Йоркского. Многие из них ланкастерцы.

– Peut-etre,[6] но я все равно не смогу быть рядом с тобой, Изабель. Мы поужинаем у себя в комнате и рано ляжем спать, чтобы с утра отправиться в путь. А теперь помоги мне раздеться, пока я не умерла от холода.

Решительное выражение ее лица не оставляло никакой надежды; я знала, что спорить бесполезно. Я подавила досаду и медленно закрыла сундук.

– Да, сестра Мадлен.

Развязав матерчатый пояс, который скреплял ее одеяние, сестра сняла с талии четки, поднесла их к губам и положила на комод. Я расстегнула брошь, закреплявшую ее вуаль, сняла белую головную повязку, плат, чепец, находившийся под ним кусок белой хлопчатобумажной ткани, все бережно свернула, отложила в сторону, помогла сестре снять белую плиссированную рясу, бывшую форменным облачением монахинь бенедиктинского ордена, и повесила ее сушиться в шкаф. Потом помогла сестре Мадлен набраться на высокую кровать, принесла кубок вина, Который сестра быстро осушила, и немного сыра, отторгнутого жестом руки. В простой хлопчатобумажной ночной рубашке, с распущенными тонкими седыми волосами и одеялом, натянутым на плечи, она мыглядела не плотной и крепкой, а старой и хрупкой. Ощутив жалость, я вновь наполнила ее кубок, вытерла сестре лоб полотенцем, смоченным в ароматной поде из серебряного тазика, и расчесала ее спута-ншиеся волосы своей щеткой из свиной щетины.

– Так лучше? – спросила я.

Сестра вздохнула от удовольствия.

– Oui, топ enfant,[7] – еле слышно сказала она и закрыла глаза.

Я подошла к окну. Начали прибывать гости; от их доносившегося снизу смеха у меня разрывалось сердце. Последние восемь месяцев я провела в монастыре и тосковала по молодым людям, смеху, музыке и танцам – всему тому, чего лишилась после смерти отца.

– Изабель, спой мне, – отрывисто сказала сестра Мадлен.

Я подошла к сундуку и достала маленькую деревянную лиру. Она хорошо служила мне в монастыре, потому что играла тихо; можно было изливать свое одиночество в нежных нотах даже по ночам. Потом я открыла окно, и сырой прохладный воздух коснулся моих щек. Гроза прошла, ветер разнес тучи, и больше ничто не скрывало чудесный июньский закат. Восток был бледно-синим, а несколько облачков, оставшихся на западе, окрасились в персиковый цвет, отбрасывая сияние на деревню, где уже начали зажигаться огни. Но за время, прошедшее после смерти отца, я поняла, что красота природы не может утешить боль и невыразимую печаль, накопившиеся в глубине моей души.