Леди в бане

От этого журчания он и проснулся.

Приподнявшись на локтях с соломы, Александр увидел в полумраке сарая свою Нюру, которая, присев на корточки голым задом к нему, неуёмной струёй поливала настил под ногами.

«Умаялась на покосах-то, до дому не донесла», – по-родственному подумал Александр и уже во весь голос окликнул:

– Нюрка! Как справишься, полезай ко мне!

Молодая крестьянка ойкнула и вскочила с насиженного места, опрометью натягивая трусы и не успевая закончить свои естественные потребности.

Обернувшись, она узнала суженого и стала выговаривать ему:

– Зачем пугал-то? Как теперь мокрая домой пойду?

– А ты лезь ко мне, – вновь предложил Александр, – тут и посушим.

Нюра стояла раскорякой и думала о женской чести, но так как дело было почти семейное, то решилась и, сняв трусы, полезла на солому. Там она пристроила свой туалет на ветерке под стропилами, а сама привалилась к Сане.

Жених крепко обнял подругу левой рукой, и они стали строить планы о совместном владении землёй, как частной собственностью.

Так они сидели и ворковали на житейские темы, пока правая Сашина рука не легла ей на колени.

– Санька, – строго сказала Нюра, – после свадьбы, хоть ложкой, а сейчас не дам, да и мамка заругает.

– А ты ей не говори, – подсказал любимой хлебороб и полез рабочей рукой под подол.

Нюра оставалась в сомнении и тревоге. С одной стороны хотелось горячего чувства, но с другой было страшновато – вдруг Сашка по пьянке разнесёт её грех по всей деревне? А пока она томилась выбором, ноги самостоятельно разошлись пошире.

И Саня уже гладил шершавой рукой ляжки избранницы, подбираясь всё ближе к её мокрой марфутке, которая, кроме как малой нужды, никаких других развлечений не ведала. Наконец пальцы ухажёра коснулись влажных волосёнок и стали теребить и разглаживать их, а затем и всю губастую, буйно обородатившую и выступающую мягким клином, будущую безраздельную собственность в хозяйстве Александра. И пахнуло на него из-под юбки чем-то любимым и близким. Вроде пива с рыбкой.

Нюра же затаилась чурбаном, ожидая и боясь того момента, о котором порой напрямик вздыхали замужние подруги в конце трудового дня. Но в крови уже зажигался огонь. Превращаясь в негасимое пламя под умелой рукой мужика.

Александр– таки завалил Нюру на солому, а потому как не раз утаборивался с бабами на задних дворах деревни, то дело своё знал исправно. Он быстро оголился и, навалившись на Нюру, стал рукой запихивать своего конягу в никем ещё не занимаемое стойло, а как только нащупал туда дорогу, то наскоком впёрся вовнутрь, ломая на пути все целкостные заслоны и иные природные хитрости.

Нюру проняла жгучая боль где-то в районе мочегонных путей. Она аж взвизгнула не своим голосом, понимая, что время беззаботного отрочества навсегда отлетело в туманную даль прошлого.

Бедняжка ещё билась и сучила ногами, но Александр упрямо терзал пораненное тело до полного оплодотворения матки…»

Как же вы, редактор и где-то литератор, не увидели здесь сгустка человеческих страстей в мире суровой действительности? Своим пером я в тесном общении с народом вытесал на развесистых склонах жизни монумент современнику. И мой Александр, отправившийся на отсидку по недомыслию будущей тёщи и прошедший хорошую воспитательную школу в колонии, своим возвращением под Нюрин кров, доказывает жизнестойкость всего произведения и необходимость его скорейшего печатания в целях улучшения воспитания сельской и другой молодёжи и школьников, а также и отдельно взятых представителей старого поколения со староверческим уклоном.

Я уверен, что отнесись вы более ответственно к исследованию моего творения, то время, затраченное на его детальное изучение, возместилось бы вам сторицей в письмах благодарного читателя.

Да и кому, как не нам с вами, нагружать поколения бременем размышления о путях становления?

Надеясь на растущее взаимопонимание, высылаю вам свой новый этапный труд – исторический роман с продолжением «Взблески на росстанях».

С дружеским приветом – Т. Столбняк.

№ 3

Дорогой собрат по цеху!

Негоже нам, попечителям души и наставникам разума, препираться у кормила святого искусства! Мы, мастера словесного резца, должны подпирать юные порывы, а уж нас-то, ветеранов художественной кисти, пусть рассудит грядущий потомок!

С чутким пониманием ознакомился я с твоей последней публикацией.

Есть, есть в ней зерно прострацизма! Особенно изыскан эпиграф. Какая исчерпаемая глубина связи с классицизмом, какая преемственность и приверженность! Хочется надеяться, что критика найдёт в твоей писанине свой краеугольный камень преткновения.

А теперь о наших творческих делах.

Отправляю тебе свой роман, я верил, что ты будешь по-человечески рад встретить на его листах так полюбившихся нам носителей естественного начала. Отнюдь! В гордыне своей, ты вновь опечалил меня поносительно отравленной стрелой. Особенно ты ударил меня нелестным отзывом об этом куске моей глыбы: