Леди в бане

Мы замолчали, каждый о своём. Мистер Хломс, вскипятивший какую-то взвесь, добился своего – миссис Хватсон, таящаяся за нашей дверью, грохнулась в обморок, а мы, закалённые уголовным смрадом, лишь горько и непроизвольно всплакнули, борясь с удушьем.

Слёзы вспенили во мне новую розовую волну воспоминаний.

– Мистер Хломс, – обратился я к экспериментатору, накидывая на лицо марлевую повязку, – а не известна ли вам дальнейшая судьба сержанта Мэгги?

– О, мой терпеливый друг, – начал оживать Шуррик, как всегда пренебрегший средствами индивидуальной защиты, – мисс Попкинс пошла на повышение и в настоящее время сотрудничает с полицией нравов в качестве доступной приманки. А родившийся у неё сравнительно недавно младенец, явился приятнейшим сюрпризом и весомым приданым для жениха – сэра Гарри Пройддохи. Будущий супруг безумно рад наследнику и скорой возможности посмотреть мир за пределами графства, чтобы показать себя со всех возможных сторон.

– Мой малютка, – простонал я и разрешился риторическим вопросом: – Когда же они успели снюхаться?

– Это случилось ещё в сторожке, которую сэр Гарри посетил во время вашего лечения чистым джином от белой лихорадки, перемежающейся тяжёлым бредом плотского толка, – невозмутимо констатировал сыщик и вдруг озадачился: – А при чём здесь вы и безгрешное дитя? Насколько я знаю, вы не оставляете материальных следов в подолах у дам?

– Ах, Шуррик, – продолжал я стенания, – но не на ваших ли глазах я позволил себе забыться рядом с прекрасной Розалиндой?

– Что было, то было, – в голосе друга зазвенел металл, – я впервые тогда не знал, что предпринять и где укрыться от уколов совести, когда вы начали склонять юную мисс к замысловатому разврату, приводя примеры свального греха и заявляя, что «Камасутра» для вас – уже забытая азбука церковноприходской школы. И лишь питаемые к вам дружеские чувства с моей стороны, да хозяйская гостеприимность мисс, не позволили применить к вам более грубое насилие, чем кляп и наручники, – и Хломс умолк, предаваясь, видимо, приятнейшим воспоминаниям о насилии надо мной, как личностью.

Мне стало дурно, как в похмельное утро вдали от стойки бара. Даже мой взгляд залубенел, отвердев до тупой первобытности. Я почувствовал себя неоперившимся новичком клуба любителей инфлюэнцы. Одно меня лишь утешало – я всегда был искренен в своих заблуждениях. Хоть заостряй на голове кол или воздействуй на неё иными подручными средствами.

– Дорогой и даже очень, Шуррик, – взмолился я, – не добивайте меня сплеча своими реалиями чужой жизни. Ведь талантливый творец, в конце концов, может позволить себе выдать желаемое за действительность. Так у нас, маститых литераторов, заведено испокон веков.

– Может, – согласился-таки друг и назидательно заметил: – Но только на бумаге, а не во всеуслышание с применением рук.

И он был, как всегда, прав. Ведь пробилась же моя искренность чувств правдивой строкой к читателю в повествовании о собаке Баскервилей безо всяких эротических изысков. Правда, может быть, потому, что тогда фигурировал лишь один пёс? Но ведь зато какой! В этом же случае, четвероногих друзей была разнополая пара, и они, что вполне вероятно, мешали друг другу.

И я без всякого сожаления бросил настоящие записки в камин, заранее зная, что рукописи не горят. Особенно, если в них много талой воды.

РАЗМЫШЛЕНИЯ ПО СЛУЧАЮ

Проснулся. Утро. Солнце. Дай, думаю, и я подумаю о чём-нибудь светлом. Оказалось, нечем. А то! Мозги ведь на 70 процентов из воды состоят. Чем мыслить? Только рептилиям раздолье, а я ползаю редко и недалеко.

Попытался встать и вспомнить былое. Так как дум нету. Сходу не получилось.

Разум где-то между ушей завяз и сигналы оконечностям не подает. На всякий случай суконным языком пересчитал зубы, ибо рукам веры нет. Вроде бы всё жевательное оборудование на месте. Полегчало. Видать, вчера в дискуссии не вступал. И на том спасибо. Однако, жить-то надо, хоть и в полсилы. Собрал волю в кулак мысли и встал в полный рост, как примат когда-то. Принял не нюхая, что у дивана не тронутым оставалось. От ума отлегло. И уже, как царь природы, выдвинулся на балкон перекурить.

Внизу люди снуют, тротуары, чем попало, полируют. Присмотрелся… и как колуном по башке: у мужиков шаг более широкий, чем у супротивного пола. А должно быть наоборот! У длинноволосых-то промеж ног пусто, как ни шарь. Что же мешает шагу ушириться? Ведь, никаких особых грузил, а тем более щупалец сантиметров в пятнадцать по утру и натощак. Вот какая загадка природной эволюции!