Леди в саване

Вампир-Кармилла опасна не потому, что она сексуально «преступна», но из-за той особой манеры, в которой она выражает свою преступность. Ее отождествление желания и смерти, а также то, как она настаивает на способностях к трансформации, которые появляются в результате такого страстного отказа от себя, заставляет думать, что «преступаются» здесь не столько законы секса или гендера, но нечто более фундаментальное, нечто являющее собой саму суть установленных определений и границ личности. Ее желание «мобилизует связи бытия», изначально присущие Лоре, — те силы «внутри человека», которые преображают субъект и переводят его в другую сферу бытия. Но эта мобилизация и «распыляет» субъект — заставляет его стать чем-то другим, нежели он сам, и даже стать до-«я» или после-«я», чтобы достичь радикальной интерсубъективности, основанной на абсолютном сближении растворенных индивидуальностей. «Кармилла» заставляет думать, что, отказавшись от индивидуальных особенностей, «распыленный» субъект освобождается — или становится обреченным (все зависит от точки зрения) — и переходит в несвязанное, изменчивое, альтернативное состояние бытия. Таким образом, гетерогенно-парадоксальная, морфически-преображающая субъективность, которую воплощает «Кармилла», становится онтологической угрозой, которая проникает в границы «я» и ломает их — ломает самую основную границу, которая позволяет функционировать столь многим системам социального и концептуального порядка как в викторианский период, так и в другие эпохи.

В то время как многие критики рассматривают страстное желание Кармиллы, направленное на Лору, а также ее вампиризм в контексте женской сексуальности XIX в. — будь то гомоэротической или автоэротической, — немногие сосредотачиваются на конкретной формулировке этого желания в тексте, как жажды слиться с желаемым, необходимостью проникновения внутрь основополагающих категорий и (или) разрушения их. То, как Кармилла настаивает на единстве между своей жертвой и собой («мы слились навеки»), напоминает об отталкивающем соблазне растворения «я» в момент отвержения. Это утверждение личности угрожает существующим культурным идеологиям, предполагая, что «я» и «другой» — а следовательно, добро и зло, пристойное и непристойное, домашнее и чужое — сделаны из одного и того же первоначального материала и, таким образом, всегда могут растечься и распространиться за пределы наложенных на них границ. Эта архаическая возможность превосходит все угрозы патриархальному или гетеросексуальному порядку, и именно она действительно «опасна» в «Кармилле» Ле Фаню, поскольку она отменяет не просто сексуальные различия, но также и многие другие концептуальные демаркации, которые структурировали викторианское общество. Границы, которые определяют мораль, секс, расу, класс и нацию, — все они укоренены в первичном различии, которое разделяет то, что является «я» от того, чем оно не является. Радикально подвергая сомнению эту статическую, бинарную модель субъективности, «Кармилла» вводит постоянную, разнообразную угрозу, которая проявляется в бесчисленных последующих изображениях вампиров, в том числе и в «Дракуле» Стокера. В таких текстах пришествие чудовищного «другого» становится центробежной силой, которая угрожает заразить, перевернуть вверх ногами и переопределить уже установившиеся версии «я». В вампирской истории Ле Фаню это «другое» еще только может стать полностью чудовищным: Кармилла показана скорее прекрасной и привлекательной, нежели отвратительной или отталкивающей. Таким образом, текст нигде окончательно не демонизирует ее гетерогенную, изменчивую личность или те импульсы к отказу от себя и распространению себя, которые она пытается передать Лоре. Несмотря на насильственное физическое уничтожение, Кармилла продолжает жить вплоть до последней строки текста: она все еще витает у «двери гостиной» Лоры, поскольку Лора все еще видит вампира захватывающе «двусмысленным», а не принимает открывшуюся ей истину о том, что на самом деле она отвратительна и зла. Когда Лора заканчивает свой рассказ, границы ее «я» — которые символизирует порог комнаты — остаются в неопределенном, проницаемом состоянии. Если «отверженное» может «распылить» индивидуальность одним своим присутствием, тогда присутствие Кармиллы на границах личности Лоры говорит об опасности для нашей рассказчицы: однажды Кармилла может вновь проскользнуть в эту дверь. Или, что еще более опасно, сама Лора может взять за руку прекрасного вампира и последовать за ней в неизвестное.

Перевод с английского

Нины Чехонадской

ЛИТЕРАТУРА

Auerbach, Nina. Our Vampires, Ourselves. Chicago: University of Chicago Press, 1995

Auerbach, Nina. Woman and the Demon: Life of a Victorian Myth. Harvard University Press, 1982

Bersani, Leo. «Against Monogamy». Oxford Literary Review 20,1998: p. 3—21.