Леди в саване

Было ли все это «венгерской интригой», как утверждал Василе Барсан? Заговор, подготовленный королем Матьяшем в XV в., с вампирическими оттенками, подбавленными в XIX в. консультантом Стокера Арминием Вамбери и, наконец, уже в наше время увековеченный на экране актером Белой Лугоши, венгром по происхождению. С учетом того, что имя Дракулы распространилось на полдюжины языков, эта версия придала бы венграм гораздо больше влияния, чем они имели даже в XV в. Гораздо более простое объяснение состоит в том, что под конец правления Влада румынская форма Draculea свободно употреблялась на всех трех румынских территориях (Трансильвании, Румынии и Валахии) и была использована чиновниками Влада, штатом его дипломатов, официальными лицами в Трансильвании и даже его знаменитым родственником — Стефаном Великим. Например, 8 мая 1477 г. Стефан требует, чтобы в Валахии был поставлен «Христианский принц, а именно Дракула, с которым у нас есть взаимопонимание» (Andreescu, 140). Некоторые другие используют ту же форму: представитель Влада Ладислаус; Стефан Эрдели, вице-правитель Трансильвании; и Дан, претендент на трон, один из политических противников Влада (Hurmuzachi, 48). Но самое красноречивое опровержение теории о «дьяволе» или «Венгерском заговоре» — это, естественно, принятие самим Владом до конца жизни этого эпитета в некоторых его письмах к своим чиновникам/служащим (Florescu, McNelly. Biography, 117).

Стали бы иностранцы, чиновники Дракулы и сам Влад принимать имя Draculea, если бы оно не циркулировало свободно в местной румынской традиции. В фольклорных сборниках Петра Испиреску и К. Радулеску-Кодин, которые собрали крестьянские истории о знаменитых личностях (позже названные «Эпопея замка Дракулы»), имя «Дракула» (Draculea) появляется только иногда, по сравнению с «Цепешем», почти неизменно предпочитаемым. Но с другой стороны, ни Испиреску, ни Радулеску-Кодин не подходили к фольклору научно, и ко времени создания их сборника слово «Дракула» было почти уничтожено румынской исторической традицией XIX в. Важный вопрос поэтому заключается в том, почему имя «Дракула» почти полностью исчезло из народной фольклорной традиции и историографии?

Часть объяснения уже была предложена. «Дракула» как «сын дракона» переродилось в «дьявол» уже во времена первого описания на немецком языке в 1462 г.[242] Это был акт мести со стороны одного неизвестного, выжившего после печально известных жестоких разорений, произведенных тремя годами ранее в саксонских городах. В 1462 г. король Матьяш, ища отговорку, чтобы извинить свое неучастие в Крестовых походах Дракулы (после того, как он взял на это деньги у Папы), а также напуганный властью Влада, имел весьма обоснованный интерес опорочить репутацию Влада, чтобы оправдать его заключение под стражу. Наконец, алчные германские памфлетисты, подобно авторам XX в., стремились продавать книги. Дешевая тряпичная бумага и изобретение печатного станка тогда только что произвели революцию в «продавательных» возможностях: раз уж религиозные темы не слишком интригуют, а порнография запрещена, почему бы не попробовать немного крови? Даже очень одаренный воображением дизайнер суперобложек вряд ли дойдет до того, чтобы поместить на обложку Дракулу, празднующего победу и обедающего среди рядов посаженных на кол трупов, в то время как его слуги разрубают поблизости части тел (см. McNally, Florescu. Search, 102). Прием сработал очень хорошо. Учитывая 13 известных печатных изданий, мы можем сказать, что по меркам XV в. Дракула был один из первых бестселлеров светской литературы — задолго до того, как Брэм Стокер использовал его для еще более продаваемой вампирской темы.[243]

Нужно ли мне объяснять дальше, почему румынские историки с неохотой приняли имя «Дракула» и предпочли менее использованное, придуманное турками прозвище «Цепеш»? Так как Дракула был очернен на Западе, нужно было воздвигнуть мысленный барьер, разводя мифического «берсерка» (а позднее — вампира) и исторического персонажа, фольклорного героя. Мы все знаем, как это важно для каждого американского ребенка — знать, что Джордж Вашингтон никогда не врал. И так же важно было для румын во время трудной борьбы за народную свободу отыскать героических предков. Прежние национальные историки, поколение 1848 г. во главе с Николаем Балческу, хорошо поняли, что герой в истории — это важный ингредиент для возрождения патриотического чувства. Несколько голосов раздались, протестуя против использования Влада Цепеша в этой роли, но это были голоса вопиющих в пустыне. Нация, которая формируется, требует героев, символизирующих ее стремление к независимости, героев, которые по-прежнему нужны сегодня. Для историков XIX в. было оправданной задачей, как и для историков современных, реабилитировать великого человека из прошлого ради патриотического воспитания.