Ледяная королева

— Как же он мог вернуться? — спросила я у Ренни. — Разве за такое время мозг не гибнет?

— Если теория моментальной смерти верна, то нет, значит, не гибнет.

Мы шептались, склонившись головами друг к другу и соприкасаясь коленями. Я чувствовала, как Ренни дрожит. Не будь я осторожной, я, наверное, начала бы его жалеть.

— Наши специалисты пытались его обследовать, но Лазарус Джоунс воспротивился. По-моему, он суперпсих, этот парень. Говорят, доктора Уаймена он с ружьем прогнал от своего дома.

Доктор Уаймен был тот самый невропатолог, который, когда я разбила окно, спросил, не сошла ли я с ума.

— По-моему, неплохая была идея, — рискнула я высказать свое мнение. — Я знакома с Уайменом, он мой невропатолог. Возможно, и нам здесь тоже не следует вести себя как морские свинки.

— Лично я не имею ничего против. Поесть дают. Причем не только морковку.

При этих словах Ренни хмыкнул, поднялся и пошел к столу, на котором стояли закуски. Я увидела, что и он тоже хромает. Нога, сквозь которую прошла молния, деформировалась, усохла; у него явно были неврологические нарушения. Эту ногу Ренни подволакивал, тремор был заметен на расстоянии. Я отвела взгляд. Мне не захотелось представлять его себе на зеленом травяном поле в яркий праздничный день, вот и все.

Я старалась сохранить холодный и ясный рассудок. Но все эти люди каким-то образом затронули во мне нечто такое, чего я и сама в себе толком не знала. Возможно, потому, что у всех, кто там собрался, пусть у каждого по-своему, тоже в одночасье рухнула жизнь и одним махом были уничтожены все надежды, все перспективы, открывавшиеся перед ними раньше. Я повернулась, чтобы взглянуть на Обнаженного, который сидел, опираясь обеими руками на трость и уткнувшись в них лбом. Он спал. Моя соседка, в которую молния попала, когда та подстригала кусты в изгороди, заметив мой взгляд, приложила к губам палец.

— Бедняга, — шепотом сказала она.

Я отметила, что у него на руке отсутствует обручальное кольцо, зато на брюках есть собачья шерстинка, короткая и черная, похоже, от лабрадора. Возможно, он получил то, что хотел, или то, о чем думал, что хочет этого. Вдруг Обнаженный застонал во сне, и мы вздрогнули и повернулись к нему. Значит, в том-то и было дело — они и его одолевали. Сожаления и горечь.

Обнаженный открыл глаза, когда мы собирались расходиться. Тут он нам и рассказал, что теперь вот так засыпает все чаще, что промежутки между периодами сна становятся все короче. Что он стал засыпать даже во время разговора: беседует с человеком, а потом раз — и спит. Он совсем перестает чувствовать разницу между явью и сном. В этом и состояла его главная беда и проблема. Один раз он начал было обсуждать со своей подругой Мари то, что они делали накануне, а она никак не могла понять, о чем речь. А потом он сообразил, что все, что было накануне, ему приснилось. Река, лодка, дорога, автомобиль, туча среди ясного неба, которую-то он вроде точно видел, — все исчезало, стоило ему открыть глаза.

— Я хочу, чтобы меня разбудили, — сказал Обнаженный. — Это все, о чем я прошу.

Когда у него по щекам потекли слезы, мы отвели глаза. Нам хотелось надеяться, что потом и это покажется ему сном. Эта комната с приглушенным, неярким светом и потрясенные лица людей, из которых никто не посмел ни о чем его спрашивать, чтобы не вторгнуться еще больше в его личное пространство. Пусть он лучше вот так уйдет, возьмет свою собаку, пойдет на прогулку и забудет про нас, про чужих людей, которые желали ему добра, но не сумели его разбудить.

В тот вечер нам всем пришлось фотографироваться. Это тоже входило в обязательную часть исследований. Было, как нам сказали, необходимо. Мы по одному заходили в смотровую. Раздевались и становились на белом фоне. Пока я, дрожа от холода, ждала своей очереди, я вспомнила «Сказку о том, кто ходил страху учиться». В детстве я ее не любила, эту историю про мальчишку, который не дрогнув одолел вурдалака, а потом уселся играть в карты со Смертью. Когда брат соглашался мне почитать, я всегда просила, чтобы он ее пропустил. Я тогда не любила сказки, где Смерть была главным действующим лицом. А эта вообще казалась мне дикой. Как может живой человек увидеть Смерть и не чувствовать страха? Потом подошла моя очередь, и я встала, куда сказали, и делала, что велели. Повернулась влево, потом вправо. Повернулась прямо — на белом бумажном фоне. Эти фотографии будут храниться в моем файле, так же как и у всех остальных. Выражение лица у меня там будет точно таким же, как у Обнаженного, — удивленное и застывшее в яркой холодной вспышке. Возможно, Лазарус Джоунс потому и не пожелал обследоваться. Он был бесстрашным, он сразился со смертью и вышел из схватки с ней сильнее, чем был.