— Нет. — Я устало выпрямилась и машинально смахнула набежавшие слезы. — Будет много высказываний моего сочинения, большей частью неприличных. Тебе лучше бы…
Так и не успев подняться с колен, я буквально сложилась вдвое и уткнулась лицом в ладони, захлебнувшись рыданиями. Отчаяние, боль и смертельная тоска навалились непереносимой тяжестью, не давая дышать и двигаться, сдавливая до звона в ушах и черных кругов перед глазами, отделив меня от остального мира глухим колпаком, непроницаемым ни для чего человеческого…
Не знаю, сколько я так простояла — минуту или десять лет… Постепенно детали окружающего мира снова обрели былую четкость. Вдруг обнаружилось, что я стою, вернее — парю, как в невесомости, едва касаясь неровного каменного пола, и созерцаю со спины свою собственную персону. Сомнений быть не могло — я совершенно ясно видела небрежно сколотые «крабом» рыжевато-каштановые пряди и вздрагивающие от судорожных всхлипываний плечи, обтянутые велюровой водолазкой цвета морской волны. Мелькнула шальная мысль: что будет, если похлопать себя по спине?
Но претворить в жизнь эту бредовую идею было не суждено — вид на меня, любимую, с тыла стал плавно удаляться, словно кто-то передвигал камеру вверх и в сторону так, что я смогла любоваться на свой правый профиль. Как там говорил небезызвестный всем ослик Иа? «Душераздирающее зрелище… и с другой стороны ничуть не лучше!» Сгорбленная от горя и безысходности фигурка возле тела, неподвижно лежащего посреди неяркого пятна колеблющегося света, который давало пламя толстой белой свечи, а вокруг стремительно сгущался непроглядный мрак, в котором глохли все звуки…
Меня опять унесло вверх и вправо. Теперь печальную картинку можно было без труда прикрыть ладонью, а вот в стороне начало проступать из темноты еще одно светлое пятно. С каждым ударом сердца яснее вырисовывались причудливые полупрозрачные деревья, залитые исходящим изнутри тусклым, синеватым, каким-то мертвенным светом. Их толстые стволы, корявые и перекрученные, росли так тесно, что безлистые кроны смыкались и переплетались шипастыми ветвями, которые были немыслимым образом изогнуты, изломаны и образовывали труднопроходимую чащу. Я всем своим существом ощущала леденящий холод, который источало это жуткое местечко. Ни травиночки, ни цветочка, только тускло мерцающее черное ледяное зеркало у подножия гигантских деревьев, и ни намека хоть на что-нибудь живое. Даже ветер, похоже, никогда не проникал за узкую, но вполне осязаемую плотную полосу мрака, отделявшую эту дьявольскую лесопосадку от остального мира…
Внезапно мои глаза уловили беспорядочное движение в самой глубине застывшего леса. Одинокая человеческая фигурка, излучая беспокойное алое свечение, петляла и кружила, безуспешно пытаясь выбраться из непролазных зарослей. Мое сердце заколотилось так, что едва не вырвалось на волю из почему-то ставшей тесной и жаркой грудной клетки. Я знала, КТО там бредет, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, — но как же далеко успел он уйти!.. Я не сводила взгляда с упрямо шагающего Дина. Я чувствовала, как ему холодно, больно, тоскливо и одиноко среди этого стылого ужаса, как бьется в нем желание вырваться из мрака в привычный мир и заставляет его снова и снова кружить среди прихотливо переплетенных стволов, не находя пути, постепенно теряя надежду…
Мне все-таки удалось кое-как сморгнуть обжигающие слезы и сглотнуть горячий ком, не дававший дышать. Несколько глубоких вдохов помогли сосредоточиться. Я увидела, как моя фигурка, все еще стоявшая на коленях в круге света, решительно выпрямилась, прилепила свечу повыше и поставила между собой и мерцающим во мраке огарком посудину с водой. Затем, дотянувшись до полки, взяла с нее небольшой узкий нож, раз-другой чиркнула лезвием по пламени и легонько ткнула себя в левое запястье. Кровь засочилась из тонкой жилки, и поверхность воды пошла пересекающимися кругами — от крови, капающей в такт ударам сердца, и слез, капающих без остановки. Я склонила голову, коснувшись лбом переплетенных пальцев, и закрыла глаза.
Кап-кап-кап…
Сверху мне было прекрасно видно, как от колеблющегося светового круга, в центре которого я, замерев, напевным речитативом выводила невесть откуда пришедшие на ум слова, потянулась извилистая стежка, словно кто-то, оставаясь невидимым в этой плотной — хоть ножом режь — мгле, тянул за собой по сильно пересеченной местности ярко светящуюся нить. Или же свет и тепло, наполнявшие мир живых, ручейком пробивались наружу, медленно и верно протаивая себе путь в нужном направлении сквозь леденящий мрак.