– Не сделаешь. А знаешь, почему? Ты хочешь убить короля больше всех. Вот почему ты вернулась.
Я обернулась и посмотрела на него, моя рука зудела от желания снять с него капюшон, чтобы увидеть его полностью.
Он был совершенно неподвижен, словно статуя, вырезанная изо льда. Я открыла рот и закрыла его.
– Хочешь что-то сказать? – спросил он. – Скажи.
– Ты был там ночью, когда умерла моя мама? – спросила я напряженным голосом. – Ты был одним из солдат?
Подозрения давно роились в моей голове, но спросить об этом я осмелилась только сейчас, сильно расстроившись.
Его рука сжала мое плечо, лицо было всего в нескольких сантиметрах от моего.
– Ты хочешь это услышать? Чтобы ненавидеть меня еще сильнее?
Он опустил руку и сделал шаг назад, снимая плащ, под которым была тонкая туника.
– Можешь убить меня прямо сейчас, если тебе так хочется, – сказал он мягким и глубоким голосом. – Если хочешь, чтобы я страдал. Может, тебя развеселит, если ты поймешь, что я чувствую боль. Может, тебе станет легче, если я исчезну.
Я тяжело дышала, сердце пульсировало кипящим жаром.
– Ты был там? – спросила я тихо.
Сжав челюсти, он помолчал и, наконец, ответил:
– Нет, но ты ведь веришь только в то, во что хочешь. Зачем ты вообще сюда пришла?
Гнев угасал. Я покачала головой.
– Попросить прощения и… потому, что я хочу знать, кто ты.
Аркус издал длинный вдох.
– Правда, Руби, в том, что неважно, кто я, если ты проиграешь. Если я завтра умру, мир останется прежним – таким, как сейчас.
Он подошел ближе.
– Все зависит от тебя. Если ты потерпишь неудачу, для этого королевства не останется даже надежды. Ты понимаешь, что я имею виду.
Его рука поднялась, и замерла в воздухе, в сантиметре от моей щеки, как будто он не мог заставить себя прикоснуться ко мне.
– Мир останется прежним, – повторила я с горечью его слова. – Ты говоришь, что не нуждаешься в жалости, и теперь я знаю почему. У тебя её уже и так полно для себя любимого.
Его рука упала. Он отступил.
Я шагнула вперед, сжав кулаки от внезапной ярости от того, что его так легко оттолкнуть.
–
Голос сорвался, меня накрыло волной гнева, боли и тоски. Я не могла помочь себе. Но на каком-то уровне я чувствовала, что и он одинок, как и я, и, может, ему не обязательно быть одному. Может, и
Я стояла достаточно близко, и тепло моего тела смешивалось с его холодом. Он пах мылом, соснами и дымом, и чем-то заманчивым, чем мог пахнуть только он.
Спонтанно я подняла руку к краю его капюшона. Когда я медленно потянула его назад, его рука поднялась и схватила меня за запястье. Я замерла.
Его губы были слегка приоткрыты, дыхание было прохладным. Иногда я задумывалась, каково это – прижаться своими губами к его. Я спрашивала себя, будет ли больно или холодно, или наши губы просто сольются, как горячий и холодный воздух смешиваются в летнем бризе.
Я подняла указательный палец и прикоснулась к его губам. Он втянул воздух, но не отпрянул. Его губы были холодными, но не слишком. Я провела пальцем по верхней губе со шрамом и по гладкой нижней.
– Перестань, – прошептал он тяжело, почти болезненно. – Остановись.
На меня снова дохнуло холодом. Казалось, будто меня ударили, и по телу прошла боль.
Я опустила руку и обхватила себя, чтоб скрыть дрожь. В тени под капюшоном я пыталась найти хоть какой-то след эмоций, но он был холоден и неподвижен. Ледяная статуя была охвачена горячим ветром, но не оттаяла даже по краям.
– Грязная Огнекровная демонстрирует свои чувства, – съязвила я, пытаясь скрыть боль и горечь, судорожно сжавшуюся у меня в животе. – Придется тебе просить у Форса очищения.
Его губы сжались, но он ничего не сказал.
– Не волнуйся. Я скоро уйду, и ты сможешь вздохнуть спокойно.
Я повернулась и распахнула дверь, торопясь уйти прежде, чем разрыдаюсь. Едва я вышла в звездную ночь, как слезы горячим потоком хлынули из глаз и, скатываясь по щекам, с шипением падали на холодную землю.
Глава 13
Над аббатством сомкнулись облака, накрыв его бесконечно долгим проливным дождем. По молчаливому согласию мы с Аркусом избегали друг друга в течение следующих нескольких дней. Мне посчастливилось увидеть его лишь раз, через окно, когда он шел из конюшни в гостевой дом. С унынием в сердце я поняла, что он, вероятно, смутился, а, может, и обиделся, хотя сомневалась, что он мог расстроиться так же, как я после своей выходки. Я совершенно неправильно поняла его и выставила себя дурой, ведь он, по всей видимости, не испытывал ко мне тех же чувств.
Чтобы отвлечься от позора, я стала размышлять о том, что так ничего и не знаю о своем задании. Наконец, однажды вечером я решила, что больше не потерплю секретов.