Ледяная кровь. Полное затмение

Он почувствовал подлинную нежность к Клэру Грессону. Чтобы убедить молодого человека, камерленго не пришлось прибегать к звонкой монете. Оказалось достаточно одних только слов. Непорочный. Непорочный, как Бенедетти, поскольку непорочность была многоликой.

— Я бесконечно признателен вам, друг мой. Странно, ведь я произношу слово «друг» раз двадцать в день, но никогда не чувствую его подлинного значения. Мне понадобилось прибегнуть к вашей помощи, чтобы заново осознать его смысл. Отдохните немного. Благодарю вас. Благодарю, что вы сумели успокоить меня.

— Ваше преосвященство, я должен немедленно ехать.

— Хорошо. — Вдруг устыдившись жеста, который он так часто повторял, Бенедетти спрятал кошелек в ящик стола, потом, немного поколебавшись, он все же решился протянуть его своему собеседнику. — Я... Возьмите. Это не плата и не признательность... Это...

Молодой человек покраснел до корней волос и встал, сказав сухим тоном:

— Вы оскорбляете меня, мсье. Я беден, но я не продаюсь. Я загнал лошадей, чтобы как можно скорее добраться сюда, поскольку верю в ваше предназначение. Люди не способны управлять своими жизнями. Без нас их ждет хаос. Разве можно получать вознаграждение за то, что желаешь им спокойствия или хотя бы его сносного подобия? А раз так, я возьму ровно столько, во что мне обошлось путешествие, ибо не могу рассчитывать на собственные деньги. Ни больше и ни меньше. Удовлетворение, которое я получаю при мысли, что тружусь на благо будущего, служит мне единственным вознаграждением.

Бенедетти знал, что все так и произойдет. Он предчувствовал и даже надеялся, что Грессон откажется от денег. Возможно, камерленго даже нуждался в столь грубом отказе, чтобы убедиться, что он не одинок.

— Право... должен признаться, ваш визит был единственным приятным моментом за сегодняшний день, за все последние бесконечные дни, — говорил камерленго, провожая молодого человека до высокой двери своего кабинета.

Оставшись один, Гонорий позволил себе немного расслабиться. Он, этот уставший до изнеможения молодой человек, не знал, какое облегчение чувствовал камерленго после его визита. Конечно, сведения, которые он привез, имели основополагающее значение. Но если не принимать в расчет умелый шпионаж, честность и безукоризненная порядочность Грессона доказывали Бенедетти, что он ведет справедливую борьбу. Власть и ум всегда настолько одиноки, что порой забываешь их подлинную цену. А ведь время от времени камерленго охватывал страх. Страх ошибиться, страх продать душу, совершив непростительную ошибку.

«Господи Иисусе! Я тоже хочу их спасти. Во имя Твое спасти их от самих себя. Я хочу их спасти от их тяги к убийству, подлости и жестокости. Как Ты. Впрочем, я всего лишь человек, а не Сын Божий, и поэтому сражаюсь человеческим оружием. Правда, оно плохо пахнет. Но другого оружия у меня нет».

Клэр Грессон тяжелой поступью шел по большой площади Святого Петра. При его появлении голуби заметались. Шумно взлетая в воздух, они дерзко задевали его крыльями. Но он не замечал птиц.

Гонорию Бенедетти придется перегруппировать свои значительные силы, чтобы убрать со своего пути монсеньора Труа, который уже не оправится от такого удара. У Бертрана де Го, архиепископа Бордо, появятся широкие возможности. Нет сомнений, что он будет избран Папой как при щедрой финансовой помощи короля Франции, так и при поддержке гасконцев, которые отдадут ему свои голоса. Бертран де Го никогда не бросит на произвол судьбы военные ордена, в частности госпитальеров. Немного чудаковатый Го был искусным дипломатом. Он умел затаиваться и спокойно ждать, когда утихнет буря. Он всегда давал обещания, но выполнял их лишь тогда, когда сам принимал решение. Он не станет играть в прятки с Филиппом, которому, несмотря ни на что, придется пересмотреть свои принципы.

Арно де Вианкур, великий командор их ордена, будет доволен. Вианкур не испытывал сердечной привязанности к тамплиерам. Братья-враги, но также духовные братья, братья по оружию и по крови. Однако он был готов пойти на крайние меры, чтобы орден госпитальеров продолжал существовать.

Франческо де Леоне карабкался по стене, примыкавшей к церкви Пресвятой Богородицы аббатства. Полы его плаща развевались, как два больших темных крыла.

Ухватившись за выступ, он подтянулся на руках, сократив тем самым расстояние еще на несколько футов*. Теперь от вершины высокой стены его отделяло не больше метра. Несмотря на усталость, он улыбнулся при мысли, что скоро увидит тетушку, свою вторую мать.

За низкими темными тучами, предвещавшими снегопад, пряталась луна, невольная сообщница его вторжения. Если бы его застигли, он с трудом смог бы объяснить свое ночное присутствие в аббатстве бернардинок.