Ледяная принцесса

Звонок еще не успел отзвенеть, как тут же, вторя ему, в квартире раздался истошный детский крик. За дверью послышались шаги, кто-то вышел в прихожую, и Патрик скорее почувствовал, чем увидел, что его рассматривают в глазок. Потом загремела цепочка, и дверь открылась.

— Да?

В дверях стояла женщина, держащая на руках ребенка примерно годовалого возраста. Она была очень худенькая, с сильно обесцвеченными волосами. Судя по непрокрашенным корням волос, их естественный цвет был чем-то средним между темно-русым и черным, что только подтверждали карие глаза Ени. На ее лице не было следов косметики, и оно выглядело усталым. На ней были старые тренировочные штаны с вытянувшимися коленями и майка со здоровенной надписью «Адидас» на груди.

— Ени Росен?

— Да, это я. А в чем дело?

— Меня зовут Патрик Хедстрём. Я из полиции. Ты нам звонила утром, и я бы хотел с тобой немного поговорить относительно твоего заявления.

Патрик говорил, понизив голос, чтобы его не услышали в квартире рядом.

— Проходи. — Ени отступила в сторону и пропустила его внутрь.

Войдя, Патрик огляделся: он стоял в маленькой квартире, типичной «однушке». И мог с уверенностью сказать, что мужчин здесь нет — во всяком случае, ни одного мужчины старше одного года. Квартира олицетворяла собой какое-то розовое сумасшествие: все было в розах. Коврики, салфетки, шторы, лампы — в общем, все. Бантики и розеточки пользовались здесь не меньшей популярностью и разместились на лампах и абажурах в изрядном изобилии и даже сверх того. На стенах висели картинки, по-видимому, соответствующие романтическому духу обитателей: пасторально-пастельные женские лица с летающими вокруг птичками. Над кроватью был изображен плачущий ребенок.

Они сели на диван с белой кожаной обивкой, и, слава богу, на этот раз Патрику не предложили кофе. Сегодня он кофе уже обпился. Ени посадила ребенка на колени, но он выкрутился из рук, сполз на пол и нетвердо зашагал. Патрик прикинул, сколько ей может быть лет. Похоже было, что она едва вышла из подросткового возраста. Он дал бы ей не больше восемнадцати. Но он знал, что в маленьких поселках вроде Фьельбаки считается вполне обычной вещью, когда женщине еще и двадцати лет не стукнуло, а у нее уже один или два ребенка. Ени назвала ребенка Макс, и Патрик сделал закономерный вывод, что отец с ними не живет. Тоже вполне обычная вещь. Слишком молодые родители частенько предпочитают не обременять себя заботами о детях. Он достал блокнот.

— Так, это было в пятницу, пятница — двадцать пятое, две недели назад. И ты тогда видела, как Андерс Нильссон пришел домой без чего-то семь. А почему ты уверена в том, что семи часов еще не было?

— Я никогда не пропускаю, когда по телевизору показывают «Разделенные миры». Они начинаются ровно в семь часов, но чуть раньше я услышала, как за дверью кто-то шарахается. Должна сказать, я к этому уже привыкла: у Андерса все время полно народу. Местная пьянь приходит к нему в любое время дня и ночи, а если не алкаши, то полиция. Я на всякий случай подошла к двери, посмотрела в глазок и увидела его. Я уж и раньше насмотрелась на него пьяного, но в этот раз он был вообще в лоскуты. Его так шарахало, что он в дверь попасть не мог, но потом все-таки ввалился. А тут как раз пошла заставка к «Разделенным мирам», и я побежала к телевизору.

Она нервно теребила длинную светлую прядь. Патрик обратил внимание, что ногти Ени подстрижены настолько коротко, что остатки лака на них почти незаметны.

Макс целеустремленно трудился над тем, чтобы обогнуть журнальный столик, затем двинулся в направлении Патрика и с триумфальным видом уткнулся ему в колени.

— На ручки, на ручки, — пролепетал Макс, и Патрик вопросительно посмотрел на Ени.

— Да, подними его, ему это очень нравится.

Патрик посадил довольного мальчика на колени и дал ему брелок со своими ключами. Макс засиял. Он во весь рот улыбнулся Патрику, и тот увидел два передних зуба, совсем крохотных, как рисовые зернышки. Патрик не удержался от того, чтобы не улыбнуться мальчику в ответ. Что-то у него в груди дрогнуло. Если бы все сложилось по-другому, то тогда, наверное, у него на коленях сидел бы его собственный ребенок. Патрик бережно погладил Макса по пушистой голове.

— Сколько ему?

— Одиннадцать месяцев. Должна сказать, с ним не соскучишься.