Ледяная тюрьма

Брайан снова качнулся, описав телом небольшую дугу. Да, жизнь его висела на веревочке. Однако теперь канат касался не только приглаженной бензиновым костром кромки обрыва, но и вдавливался в зазубренную грань карниза, — ее-то уж никто не закруглял. Каждое покачивание тела Брайана сильнее вдавливало канат в уже образовавшуюся в грани карниза впадину, так что люфт в этом нечаянно возникшем шарнире возрастал, а на голову Брайана сыпались ледяные крошки и стружки.

Сверху по глазам резанул луч фонаря.

Подняв глаза и откинув голову назад, Брайан увидел Роджера Брескина, сунувшего голову в пропасть.

Роджер лежал на льду, вытянув правую руку с фонариком далеко вперед. Левая ладонь его была поднесена ко рту, и Роджер что-то кричал в этот импровизированный рупор. Ветер рвал его слова на клочки, превращая их в бессмысленные звуки.

Брайан вяло помахал поднятой рукой.

Роджер, должно быть, сумел закричать еще громче:

— Ты цел? — Его голос звучал так, будто шел из недр длиннющего, километров в восемь, железнодорожного туннеля.

Брайан кивнул так энергично, как только мог: да, мол, не беспокойся. Говорить не было никакой возможности, и изъясняться приходилось жестами. А кивком разве передашь свой ужас или беспокойство из-за тянущей боли в ногах?

Брескин закричал, но Брайан расслышал только несколько сумевших долететь до него слов:

— Я пошел... снегоход... назад... дернуть тебя... наверх.

И в ответ опять кивнул.

Роджер пропал из виду, видимо, поспешив к аэросаням. Не выключая фонарик, Брайан опять прицепил его к поясу, так что светило теперь из-под правой ноги. Он потянулся вверх и вцепился в тугую веревку обеими руками, пытаясь облегчить растяжение плечевых мышц, которое грозило сместить верхние позвонки или вывихнуть плечевые суставы.

Снегоход потянул канат вверх. На этот раз ход можно было счесть плавным, особенно если вспомнить нисхождение. Теперь хотя бы его не било об утес, как при спуске.

Колени его уже были на уровне карниза, хотя стопы и голени висели еще в пропасти. Он помахал ногами в воздухе, а потом, подтянувшись, встал обеими ногами на узкую полку карниза, потом опустился на колени. Еще миг спустя, выпустив канат из рук, он поднялся во весь рост.

Локти болели, колени — вообще будто расплавились, а по ляжкам словно кто-то розгами хлещет. Но эти бедные ноги все-таки держали его.

Из кармана своей куртки он вынул здоровенный костыль — заостренный штырь с конической резьбой по всему вытянутому на двенадцать с половиной сантиметров телу и ушком в два с половиной сантиметра на тупом конце. На поясе Брайана висел и маленький молоток, который он снял, чтобы забить костыль в узкую трещину на передней поверхности утеса.

Тут сверху опять замигал фонарик Роджера.

Когда костыль надежно вошел в лед, Брайан снял с пояса бухту нейлоновой веревки, в бухте ее было чуть больше двух с половиной метров. Еще перед спуском на карниз он заблаговременно привязал один конец этого каната к карабинному зажиму; теперь же он соединил карабин с ушком костыля и завернул защелку на предохранителе карабина. Потом взялся за второй конец каната и обмотал канат вокруг себя. Эта узда удержит его на самом краю погибели, если он вдруг поскользнется и опять слетит с карниза. Однако добраться до Джорджа Лина она не помешает. Так обезопасив себя, он развязал узлы главного каната на груди и высвободился из веревочной упряжки, охватывавшей грудную клетку и пропущенной под мышками. Затем смотал главный канат в бухту и повесил ее на шею.

Опасаясь коварных порывов ветра, он встал на карачки и, скрючившись в этой не самой удобной позе, стал подбираться к Лину. За ним следовал луч фонарика, которым светил сверху Роджер Брескин. Свой фонарик Брайан опять снял с пояса и положил его на карниз, поближе к лицевой поверхности утеса, так, чтобы луч бил в лицо находившегося в глубоком обмороке человека.

В самом ли деле Лин только без сознания? А может, он уже неживой?

Прежде чем попытаться получить ответ на этот вопрос, ему удалось заглянуть в лицо Лина. Для этого пришлось перевернуть его на спину, да так, чтобы не скинуть ученого в пропасть. Но пока Брайан ворочал Лина, тот стал оживать и приходить понемногу в себя. Его янтарного цвета кожа — по крайней мере, те части лица, что выглядывали из-под маски — поражала какой-то необыкновенной бледностью. Через прорезь в маске он обнаруживал признаки жизни, но все его движения не сопровождались никакими слышимыми звуками. Очки покрывала изморозь, но глаза за стеклами были широко распахнуты; глаза эти глядели с неким смущением, но не чувствовалось даже намека на страдание от страшной боли или на безумие.

— Как ты себя чувствуешь? — изо всех сил заорал Брайан, стараясь перекричать визгливый вой ветра.

Лин непонимающе уставился на него и попытался сесть.

Брайан тут же придавил его к земле, точнее, ко льду.

— Лежи! Ты что, соскользнуть хочешь?

Лин повернул голову и посмотрел в темноту, из которой струился снежный поток. Когда он снова повернул лицо к Брайану, тот заметил, что Лин побледнел еще сильнее.