Ледяное проклятье

Раненый ниргал едва слышно застонал, и, вынырнув из воспоминаний, я нетерпеливо спросил, обращаясь к широкой спине гнома:

— Ну что там? Совсем плохо?

— Плохо, — незамедлительно отозвался Тикса, подтвердив мои самые худшие предположения. — Сильно болеть.

— Горячка у него, господин, — добавил Лени, поднося к изуродованным ожогами губам больного кружку с горячим травяным отваром. — И кажись, задыхается он — ртом воздух хватает, а в груди хрипит что-то.

— А ну-ка сдвиньтесь в сторону, — велел я, и гном с рыжим незамедлительно повиновались, открыв моему взору лицо ниргала.

Лучше бы они этого не делали. Ниргала со снятым шлемом и так нельзя было назвать красавчиком, но сейчас, поверженный болезнью, он выглядел вдвое страшнее. Из кольчужного капюшона выдавалось распухшее багровое лицо, из изуродованного носа беспрестанно текло, заливая нижнюю часть лица слизью, дрожащие от озноба губы с трудом обхватывали край кружки с горячим отваром. Довершали картину звуки хриплого натужного дыхания.

— Ты прав, Тикса, дело совсем плохо, — подытожил я увиденное, чувствуя, как во мне умирает надежда, что уже завтра мы тронемся в путь. — Того гляди умрет. Лени, засунь ладонь ему под кольчугу и пощупай там — слишком уж он дрожит, что-то тут не так.

Последовав моему приказу, Лени оттянул у горла ниргала часть кольчуги и запустил туда руку, прощупывая грудь и бока. Уже через минуту рыжий выругался и, вытянув ладонь обратно, взглянул на меня:

— Насквозь мокрехонько. У него там что-то вроде шерстяной поддевки — так ее хоть выжимай. И на ощупь шерсть холодная и склизкая. — Поднеся мокрые пальцы к носу, Лени внюхался и тут же отдернул руку прочь. — И пахнет гнусно!

— Беда, — мрачно произнес я и, задрав голову, уставился на серый небосклон, откуда вновь посыпался мелкий снег. — Беда…

— Раздеть надо! — буркнул Тикса, сочувственно глядя на дрожащего в ознобе ниргала. — Бронь снять, кольчугу… все снять надо. В сухое переодеть, отвар дать, хорошо кормить и одеяло укрыть! Потом здоровый быть — через два день, может, три день.

— А может, и через неделю, — ответил я, с тоской вглядываясь в ту сторону, где, по моим расчетам, располагалось наше поселение, наш дом. — Ладно! Значит, так тому и быть. Лени, готовь все необходимое, чтобы обиходить больного. Тикса, с тебя горячий бульон из зайчатины. Понаваристей. А я пока велю снять с него остальные доспехи.

— Слушаюсь, господин, — кивнул Лени и, не удержавшись, спросил: — А потом обратно вздеть сумеем? Ну, броню на ниргала?

— Мы — нет, а ниргалы, может, и сумеют, — пожал я плечами. — Да и плевать. Не думаю, что из него будет толк ближайшие несколько недель, в броне или нет. Он на ногах не стоит. Давайте, занимайтесь делом.

Отдать двойке ниргалов требуемые приказы времени много не составило, и вскоре зимний лес вновь огласили звонкие удары молотка и недовольный скрежет снимаемых доспехов. Тикса суетился у костра, торопливо нарезая оставшуюся у нас зайчатину крупными кусками и бросая в котелок, Лени копался в сумках, выискивая сухую одежду и тряпки. Все были заняты, а я вновь остался не у дел и отошел в сторону — подальше от людей и лошадей, от которых нет-нет, да и пыхало уже ненавистным мне теплом. Опять же, прижившиеся у меня за плечами ледяные щупальца все старались дотянуться до кого-нибудь из моих спутников, и я боялся, что однажды не услежу, и еще один из нас превратится в ходячую сосульку. Или умрет. Не стоило рисковать.

А здесь, у самого края наспех разбитого лагеря, было так свежо и прохладно, едва заметный зимний ветер обдувал мое лицо, и я невольно растянул пошедшие трещинами губы в блаженной улыбке. Уже привычным жестом наклонился и, набрав в обе пригоршни снега, принялся его сминать в комки, не забывая водить взглядом по сторонам. Успокоившиеся щупальца лениво свесились вниз и едва заметно колыхались, взрыхляя снег.

Я не обращал на них внимания — моя голова была занята другим. Я все пытался решить, правильно ли поступил, когда из-за одного ниргала остановил продвижение всего отряда самое малое на несколько дней. По всему выходило, что я делаю глупость — чем быстрее мы все окажемся в Подкове, под защитой стены форта, среди друзей, тем лучше. И если кто-то не может осилить тяжесть дороги — что ж, надо жертвовать малым, чтобы спасти большее. Не правда ли? Я так поступить не смог, хотя и возникла тихая мыслишка привязать больного воина к седлу и продолжить путь, понадеявшись на случай — вдруг не помрет. Кто знает… Хотя, о чем это я? Мне хватило одного взгляда, чтобы отчетливо и ясно понять — заболевший ниргал не перенесет дороги. Умрет самое большее через два дня пути.

Помимо всего прочего, существовала еще одна важная деталь — именно тот воин, что сейчас трясется в ознобе и выкашливает из себя легкие, именно он без раздумий спустился в ледяную воду и вытащил меня на поверхность. Именно тот воин, что сейчас беспомощен как младенец, спас мне жизнь…

И пусть он всего лишь бездумно повиновался приказу, факт остается фактом. Я в долгу перед ним.

* * *