Ледяное сердце Златовера

Ковач кивал, получая ответы, и болванка на наковальне постепенно приобретала заказанную форму. Время от времени Звенигор по знаку кузнеца швырял ее в воду, она неистово шипела, и кузня наполнялась едким сизым дымом. Потом меч вновь и вновь описывал монотонный круг: горн, наковальня, кадушка, и я уже чуть держался на ногах, а те двое, осыпаемые ворохами искр, танцевали вокруг крестообразной полосы металла шириной в ладонь и длиной в два с половиной фута, принимавшей все более узнаваемый вид. Наконец я вовсе угорел от жара, духоты и вони сернистых газов, и сбежал насовсем, повалившись в высокую траву за оградой. Я не внук Сварога, мне позволительно.

Наконец по изменившемуся звуку я догадался, что Ковач взял молот полегче. Дело шло к концу, я снова вернулся в кузню, и вовремя, потому что иначе мог пропустить самое интересное.

— Вот уж самый чудной меч из всех моих мечей, — задумчиво молвил кузнец. — Что с рукоятью будем делать, сынок? Коли не торопишься, я бы ее отчеканил так, что любо-дорого.

— Тороплюсь, — возразил Звенигор. — Не возражаете, если с рукоятью мы тоже малость почудим?

Ковач движением брови позволил саламандру самодеятельность, и Звенигор погрузил рукоятку в уголь, а сам, пристально наблюдая за процессом, всунулся в горн чуть ли не по пояс. Мне подумалось, что если он сейчас вздумает перевоплотиться, одним кузнецом на свете станет меньше. Рот у Ковача, по-моему, так и не закрылся.

Рукоять сперва почернела, затем налилась темно-бордовым, а потом все светлела, пока не раскалилась добела. Ковач растревожился:

— Эй, — окликнул он своего подручного, — сейчас потечет!

Звенигор, со своей стороны горна не спускавший с металла внимательных глаз, мотнул головой:

— Потечь не дам, но она должна стать достаточно мягкой.

Он осторожно вытянул свой новый меч из угля за лезвие и тут-то нам с Мастером довелось увидеть еще один бесподобный трюк. Звенигор положил правую ладонь на светящуюся от жара рукоять, вплотную к крестообразной гарде, левую — следом, так, как держал бы этот меч в бою, когда уже он будет служить хозяину, а не наоборот, как сейчас. Металл светился сквозь нежную плоть пальцев, очевидно, не причиняя ей вреда. Даже во мраке кузни, разгоняемом отдельными пятнами огня, я разглядел, как напряглось лицо Звенигора, сузились глаза и вздулись жилы на висках и руках, когда принц изо всех сил сжал рукоять своего меча. Прошло несколько секунд вынимающего душу усилия, и тогда наконец Звенигор расслабился, опустил меч на наковальню, разжал руки и отошел чуть в сторону, словно ненавязчиво предлагая оценить, что он тут натворил.

На рукояти остались явственно видны следы его пальцев, и Ковач только присвистнул. Поистине, вряд ли даже во всей Волшебной Стране можно было найти меч с похожей рукоятью. Меч, который во время ковки держали руками. По всем законам сказки эта штука должна была получиться волшебной, ну или что-то вроде того. И рукоять его одному лишь Звенигору точно ложилась в руку, ибо не найти ни среди людей, ни среди прочих тварей двух с совершенно одинаковой рукой.

— Отдохни пока, — велел Ковач, будучи не в силах оторвать от меча глаза. — Я почищу его, отполирую и наточу.

Звенигор, чуть пошатываясь, — и впрямь устал! — вышел из жаркой кузни на дивно прохладный простор, доковылял до большой бочки под водостоком, оперся руками о край и уронил голову в воду. Пока он не вынырнул, я думал, что понял, отчего у Ковача сбежал подмастерье. Потом он вскинулся, отхлестнув волосы назад, и окинул мир и меня глазами, искрящимися блаженством и восторгом, а холодная вода с волос лилась на его испятнанные копотью плечи и спину.

— Если бы ты знал, — признался саламандр, — как давно я мечтал это сделать!

Потом мы оба валялись в траве, наблюдая за бегущими по небу облаками, и дремали под доносившийся из кузни вжик стали о точильный круг, а потом Ковач вышел из кузни, неся меч на вытянутых руках, благоговейно и бережно, как ребенка, и Звенигор поднялся ему навстречу. Он принял меч и поймал солнце его отточенным острым краем. Ковач прикрыл глаза ладонью.

— Что я должен вам, Мастер?

Кузнец замотал седой гривой.

— Деньги — пыль, — сказал он. — Вода в пригоршне, сколь не береги — утекут. Я бы… я бы сыном тебя назвал, если бы ты остался. Я бы такого кузнеца из тебя сделал, что дивился бы весь мир, а гномы краснели бы и прятались в бороды от стыда. Но ты ведь не останешься?

— Прости. Ты не поверишь, но я… я хотел бы, Мастер! Я даже не могу обещать тебе, что вернусь. У моего отца на меня прав больше, чем у меня самого, и так вышло, что именно сейчас эти права заявлены. Прости.

Они обнялись, как родные, с такой взаимной благодарностью и страстью, что я всерьез испугался, как бы Ковач Звену от полноты душевной кости не переломал.

А потом Мастер вновь сел на выщербленные ступени, раскурил трубку, словно не мыслил жизни без зловонных дымов, и провожал нас сожалеющим взглядом, пока мы седлали коней, да и после, когда мы удалялись прочь по пыльной дороге.

* * *