Ледяное сердце Златовера

Я пришел в себя и тут же пожалел об этом. В окружающей молчаливой тьме плавали только я и моя головная боль. Ее нельзя было перебороть, а потому я попробовал привыкнуть. Понемногу мне это удалось, и я попытался ощупать голову, чтобы установить масштаб повреждений. Тщетно. Руки не слушались меня. Они были связны за спиной.

— Второй раз — по башке! — возмутился я. — А между тем, я всего лишь спутник героя. Какого черта он сам не собирает все свои шишки?

— Он собирает, — процедил рядом голос Звенигора. — Ты ко мне несправедлив, Арти. И вообще, ты еще легко отделался.

Звен, прости, но я на самом деле счастлив обнаружить тебя рядом.

Так я подумал, а вслух спросил:

— Где это мы?

— Понятия не имею. Я тоже периодически терял сознание. Куча ублюдков, не сказать, чтобы очень здоровых, и все, как один, в железных масках. Пока мы выслеживали Белую Даму, они преспокойненько выследили нас.

Это заявление сказало мне о многом. Практически, обо всем, что произошло на набережной после того, как меня оглушили. Звенигор, разумеется, дрался до последнего, пока не совладали и с ним. После чего на нем, связанном, видимо, как следует отыгрались за потерю времени и сил. То, что его не убили на месте, свидетельствовало о временной заинтересованности в наших жизнях.

— Ты ранен, Звен? Очень больно?

— Ну что ты! Это даже приятно, когда тебя волокут на аркане по булыжной мостовой. Попробуй как-нибудь.

— Если вы не против, господа, — неожиданно вмешался в нашу беседу посторонний голос, — мы тут все — в подвале городской Ратуши. Хотя, честно говоря, не знаю, какая вам разница.

Мы несколько секунд молчали, пока до нас доходило, что мы не одни.

— Ну и сколько нас тут «всех» наберется? — с саламандром, кажется, случился приступ непреодолимого сарказма. Что ж, чувство юмора, как говорится, умирает последним.

— Вчера было с полдюжины, — неторопливо ответил голос из тьмы.

— Сегодня я вот один остался. Тоже рад компании, уж не сочтите за бестактность.

— Ты кто? — спросил я.

— Барент, виноторговец.

— Виноторговец? — переспросил я. — А ты-то что же, не запирался?

Он хмыкнул.

— Запирался, еще как. Да не больно-то от них запрешься.

Вломились, вышибив дверь, в доме все побили. Когда уводили меня, хозяйка в ноги главарю кинулась: мол, за что? А тот ей в лицо рассмеялся, носочком сапога ее этак подопнул, потом достал бумажку и по ней прочитал, что сосед мой мельник донес, будто бы хулил я новую власть и подбивал народ на мятеж и смуту. Ну а правда ли это, один бог знает.

— И мельник! — это Звенигор.

— А ты подбивал? — поинтересовался я.

— Ну, может в приватной беседе что-то такое и ляпнул. Сидючи тут, жалею уж, что пострадал безвинно! Кого тут на что доброе подобьешь, прости господи! Правду сказать, мельник давно на мое хозяйство, да на жену косился.

— Ясно. Ну а что еще ты нам расскажешь про свору? Откуда они вообще взялись? Напали на город, что ли, как враги? Штурмом взяли?

— Да нет, не извне. Жили мы, как жили. И вдруг, не знаю, из каких щелей, из каких подвалов эти повылезли, но возникли они в одночасье, будто до того таились, выжидая момент. И все они были в железных масках и этих плащах с крестами. Заранее, видно, все продумали и просчитали. В понедельник утром банда ворвалась в Ратушу, перерезала магистрат, никто и пикнуть не успел. Начальник стражи, воевода, у нас бравый парень был, как понял, что в городе смута, сразу своих вокруг собрал, кто еще жив оставался, и на этих, на Свору, двинул. Это для них самый тяжелый момент был, поскольку воевода дело свое знал и жалованье получал недаром. В общем, одолели они наших, и злую смерть солдаты от них приняли. Жена у воеводы была красавица, ее тоже… Детей из окон повыбрасывали, это чтоб другим неповадно было. А самому ему глазницы горящими углями набили… только, наверное, это ему легче было, чем видеть, как над семьей его расправляются. Потом лошадьми растоптали. В первый же день, когда мы еще не совсем поняли, что тут творится, они девушек прямо на улицах хватали. А кого похватали, тех потом никто не видел. Ну и с тех пор Свора гуляет, будто последний день живет, а мы всем городом при ней в заложниках. В любой лавке берут, что приглянется, вместо платы — железной перчаткой по морде. Если захотят войти, никакие запоры их не остановят. Венегур, ювелир, запирался, так спалили дом со всеми, кто там был. И как-то больше их стало, вот что странно! А кого уводили, тех потом, наутро, находили на площади: головы отдельно, и все другое — тоже отдельно, хороните, мол, кому охота. И видно, что железом каленым пытали. Им нравится. Вот и с нами так… завтра.

— Мне это не подходит, — заявил из своего угла Звенигорушкин голос. Я даже улыбнулся, хорошо, что никто не видел. Все-таки у него, у героя, силы духа куда больше, чем у меня. У меня ее совсем нет, а есть только головная боль да ледяной озноб от всех этих жутких подробностей. А ему бояться некогда.